— Хватит, Женя, умоляю. Не надо. Я и так устала, сейчас развалюсь на части у тебя за столом. Я замужем, меня все устраивает.

— Да, да, ты выполнила заказ общества, как и многие женщины: вышла замуж, типа счастлива, типа все хорошо. Стандартная схема.

Элина не ответила ей. Она предпочитала убегать от проблемы, прятаться от нее, как от чудища, за большим камнем и подглядывать одним глазком, что будет дальше. Так уже и три года брака прошло, а она все пряталась за валуном. Порой страх гордо поднять голову и заявить о себе всему миру пересиливает страх остаться навсегда с позорно опущенной головой и немым ртом. Так может, стоит рисковать и пить шампанское, чем оставаться трусливым трезвенником?

— На работе полный кавардак. Ненавижу эту больницу, хотя, конечно, дело не в ней.

— Дело в тебе, да? Ты во всем виновата всегда? Что произошло?

— Ничего особенного, только боюсь, что на меня опять пожалуются. Поступил недавно мужчина, ну как мужчина — на момент поступления это было кровавое месиво из человека. Пришел в себя сегодня, оскорблял меня, хамил…

— И ты дала ему затрещину? — Элина кивнула. — Ай да молодец! — Она наклонилась ближе к подруге, чтобы дать «пять». — Почему бы не врезать своему Мишане так же?

— Миша мне ничего плохого не сделал. А эти пациенты… эти… Из-за них я такая! — чуть ли не ударилась в слезы девушка и принялась усиленно допивать остатки коньячного чая.

— Тише, тише, моя хорошая. — Когда Элина остыла, Женя выхватила у нее чашку и набросилась на нее с негодующим видом. — Люби себя, черт возьми! Люди приходят и уходят. Люди любят и ненавидят. Они указывают, как тебе жить, а завтра им плевать на тебя — нашлась другая мишень. Ты не имеешь никакого права любить себя, только когда кто-то тебе позволяет это делать.

— Знаешь, как сложно…

— Отставить нытье! Порой приходится жить вопреки мнениям толпы. Любить себя вопреки собственной ненависти. Вся наша жизнь — это жизнь вопреки и наперекор чему-то. Поэтому прекращай уже делать вид, что ты слепа, и бери жизнь в свои руки. Пока не поздно, Эля.

Всякому приятно чувствовать свое превосходство.

Но неплохо бы для этого иметь хоть какие-нибудь основания.

Трумен Капоте «Завтрак у Тиффани»

— Слушаю, — голос Туманова отрекошетил от светлых стен сонной клиники, в которой редкими тенями прогуливались медсестры и врачи. — Я помню, что у нас встреча через час. Сейчас не могу. Сказал же, помню!

Раздраженно выдохнув, он отключился. Дела не ждут, а он вынужден просиживать свои дорогие брюки здесь в надежде услышать отрицательный ответ. Пожалуй, женская консультация — одно из самых страшных мест (наравне с адом) для инфантильных мужчин.

Первые дни сентября вели себя как суматошная мадам: метались от солнца к дождю, от штиля к бурному ветру, от сухого асфальта к локальным океанам на дорогах. Ему не нравилась такая погода. Он мог купить себе любую. Мог быть сейчас в любом уголке этого не такого уж и большого мира. Наличность сужает необъятные рамки мира, открывает доступ к любым ресурсам и возможностям, делает планету пластилиновым шариком для тех, у кого есть возможность его купить.

— Сколько можно торчать в этом долбанном кабинете, — прошипел себе под нос мужчина и стал вертеть в руках телефон.

Его колотило от дурного предчувствия. Если она сейчас выйдет и скажет, что… Нет, этому не бывать. Он же не дурак, не идиот-школьник, чтобы так оплошать. Бросив недовольный взгляд на часы и решив, что Римма наверняка устроила с врачом задушевные беседы о жизни, Дмитрий постучал.

— Войдите.

— Прошу прощения, но скоро ли закончится прием?

— Мужчина, что вы себе позволяете? — доктор — женщина кавказской национальности лет сорока со строгими карими глазами — поправила очки. — Вы не в очереди за колбасой. Уж извольте подождать. — Она сделала паузу, ожидая, что он покинет кабинет. — За дверью.

— А ты не указывай мне, где я, тетенька, — осклабился Туманов, на дух не переносивший неподчинения. — Я могу твое место главного гинеколога и кому-нибудь другому отдать. Вообще, всю вашу больничку могу по кирпичу разнести!

Врач уже начала вставать, чтобы осадить хама, но в дело вмешалась Римма, вышедшая из соседнего помещения, где проводился осмотр. Ее лицо выражало смесь разношерстных, толкающих друг друга в бок эмоций: тоска от того, что Дима не меняется; злость на то, что он не видит границ своего дерзкого поведения; смиренность от того, что ей не по силам взять власть над этим мужчиной.

— Дима, выйди немедленно. Как ты смеешь врываться в кабинет гинеколога? — отчитала его она. — Это верх неприличия.

— Мы не в восемнадцатом веке, милая, чтобы ты учила меня приличиям. Я сам решу, что для меня приемлемо, а что нет. Поторопись, пожалуйста.

— Сейчас выйду.

Он развернулся к двери, но затем снова повернулся к своей девушке. Она перестала застегивать кофту и посмотрела на него вопрошающим взглядом, в котором он увидел железную метлу, выметающую его из кабинета.

— Ты беременна? — выдохнул он, и вся его жизнь была поставлена на «стоп».

— Я скажу тебе об этом в коридоре. Выйди, Дима.

Туманов подчинился, но по играющим на челюсти желвакам было видно, чего ему стоило это подчинение. Римма смотрела на захлопнувшуюся палевую дверь с горечью и думала о том, что она не смогла и уже не сможет стать той самой женщиной для этого мужчины. Женщину и мужчину можно сравнить с алкогольным коктейлем. Он бокал, сосуд для своей женщины, вместилище ее любви и капризов. Она вовсе не кусочек лайма или зонтик, украшающие бокал, она — алкоголь, щекочущий стенки бокала своей огненной страстью, дурманящий своим острым послевкусием.

Римма вздохнула: она для Туманова не больше, чем почти выжатый лайм на его очередном бокале, который он в итоге выкинет без тени сожаления. Возможно, разобьет в приступе ярости об пол, сметет осколки и похоронит в урне.

— Неужели тебе не стыдно за свое поведение? — накинулась на него девушка, отрывая от телефонного разговора. — Я не знала, как краснеть перед врачом!

— Замолчи, — осадил ее он. — И не позорь меня при людях. Я тебе не позволял орать на меня.

— А тебе меня позорить можно?

— Прости, дорогая, но так исторически сложилось. Мужчина — небо, которое может посылать дожди и грозы, штормы и ураганы, а женщина — земля, которой ничего не остается, кроме как латать шрамы в виде луж и ям, поваленных деревьев и разорванных линий электропередач. Иными словами, сначала появился Адам, а потом уже его ребро.

— Ты мне так показываешь мое место? В будке у твоего шикарного особняка? На коврике возле твоих ног?

— Ну не утрируй, Риммуль.

Его каре-зеленые глаза сейчас приобрели оттенок парижской грязи. И девушка ступала в нее, пачкая свою гордость, свое самолюбие. Но ради чего?

— Довольно лирических отступлений. Ты беременна?

Сказать бы «да», посмотреть бы на выражение лица этого напыщенного гуся! Сбить бы с него всю спесь, окунув головой в компост.

— Нет. — Туманов заметно расслабился и расправил плечи; кажется, ему даже дышать стало легче. — А если бы и да, что тогда? Сердечко бы отказало?

Она так негодовала, так сердилась. Поцелуй он её сейчас — и её губы приобретут оттенок яростного пожара. Туманова возбуждала женская злость, словно бы ему делали акупунктурный массаж, надавливая тоненькими иголками в самые чувствительные места души. Он чувствовал себя приспешником дьявола, ведь женская радость и улыбка не доставляли ему столько же эйфории, не приводили в такой сумасшедший экстаз.

— Куда ты так торопился? Важные дела? — спросила Римма, направляясь к выходу, развернувшись к Туманову спиной; обида жгла перцем ноздри, вызывая слезинки на глазах.

— Очень. Меня парни ждут в доме Алекса.

— Ты серьезно?!

— По-твоему, я смеюсь?

— Ты… ты просто урод, — выплюнула она и зашагала быстрей на улицу. — Ворвался в кабинет врача, пока я еще даже не оделась! Нахамил уважаемой женщине! И зачем все это? Чтобы успеть побухать со своим придурошным Алексом?!