Беглли уже начал не на шутку обижаться, но его взял под защиту находившийся тут же отец молодого человека.
- Беглли тут ни при чем, - стал вкрадчиво уверять пожилой джентльмен. Он не виноват. Что такое фотограф? Простое орудие в руках науки. Его дело - установить аппарат, а тот уже сам изображает все, что перед ним оказалось... Не надо, - продолжал пожилой джентльмен, удерживая Беглли, который собирался продолжать демонстрацию своих произведений, - не стоит, не показывайте ему двух остальных...
Мне жаль бедную девушку! Она, по-видимому, искренно любила этого юношу, и наружность у нее была нисколько не хуже, чем у других. Но какой-то злой дух, казалось, вселился в аппарат Беглли. С непогрешимым инстинктом литературного критика он схватывал недостатки и преувеличивал их до такой степени, что они затмевали все достоинства. Человек с прыщом превращался в прыщ с человеком на заднем плане. Люди с резкими чертами лица становились придатками к своим собственным носам. Никто не подозревал того, что один из наших соседей уже четырнадцать лет носит парик. Аппарат Беглли сразу же раскрыл обман, притом с такой очевидностью, что все друзья этого человека долго удивлялись, как это могло ускользнуть от их внимания.
Аппарату, очевидно, нравилось показывать человечество с самой плохой стороны. Невинные младенцы у него неизменно получались с хитровато-глупым выражением лица. Молодым девушкам приходилось выбирать, что им больше по вкусу: лицо бессмысленно идиотское или злое, как у начинающей ведьмы. Кротких старушек аппарат делал наглыми и циничными. Нашего священника, прекраснейшего пожилого джентльмена, Беглли изобразил каким-то дикарем с нависшими бровями и с явно недоразвитым интеллектом. Виднейшего адвоката города он запечатлел с таким лицемерным выражением лица, что не многие из видевших его портрет решались потом доверять ему свои дела.
Мне, пожалуй, не следовало бы говорить о себе, так как я могу быть пристрастным. Скажу одно: если я хоть чуточку похож на свою фотографию, сделанную Беглли, то все, что критики когда-либо и где-либо говорили по моему адресу, справедливо и даже больше чем справедливо. Однако я готов утверждать - хоть я и не претендую на красоту Аполлона, - что левая нога у меня отнюдь не длиннее правой и вовсе не изгибается дугой. Это я берусь доказать. Беглли уверял, что с негативом что-то произошло во время проявления, но на фотографии этого пояснения нет, и потому я продолжаю считать себя незаслуженно оскорбленным.
Аппарат в руках Беглли не подчинялся никаким законам перспективы - ни божеским, ни человеческим. Я видел фотографию его дядюшки, снятого рядом с ветряной мельницей, и пусть любое беспристрастное лицо решит, кто из них больше - дядя или мельница.
Однажды он вызвал целый скандал в нашем приходе, демонстрируя карточку всем известной и уважаемой незамужней особы, держащей на коленях молодого человека. Черты лица этого джентльмена были расплывчаты и костюм казался до смешного детским, - между тем, если бы он встал, рост его был бы не меньше шести футов и четырех дюймов. Одной рукой он обнимал ее за шею, а она держала его за другую руку и фальшиво улыбалась.
Имея некоторое представление о фотографической машине Беглли, я охотно поверил объяснению этой дамы, утверждавшей, что мужчина на ее коленях это ее одиннадцатилетний племянник, но люди недоброжелательные смеялись над ее попытками оправдаться, а то, что получилось на снимке, говорило против нее.
Все это происходило на заре всеобщего увлечения фотографией, когда малоопытным людям даже нравилось по дешевке запечатлеть свои черты. И вот почти все, жившие на три мили в окружности, раньше или позже сидели, стояли, облокачивались или лежали перед Беглли. В результате ни в одном приходе люди не отличались таким смирением, как в нашем. Взглянув на свою фотографию, снятую Беглли, никто уж не мог грешить тщеславием. Каждому портрет открывал глаза на его недостатки.
Спустя некоторое время какой-то злонамеренный человек изобрел кодак, и Беглли стал появляться всюду притороченным к предмету, напоминающему миссионерский ящик сверхкрупного калибра. На ящике была надпись, смысл которой сводился к тому, что стоит Беглли нажать на спуск, как человек, очутившийся перед объективом, будет сфотографирован в совершенно непристойном виде.
Для всех знакомых Беглли жизнь стала сплошным испытанием, все ежеминутно боялись, что он застигнет их в нежелательном виде. Он увековечил с помощью моментальной фотографии своего отца, когда тот отчитывал садовника, и младшую сестру в тот момент, когда она прощалась с дружком у садовой калитки. Для него не было ничего святого. Он щелкнул спуском кодака, стоя позади процессии во время похорон своей тетки, и запечатлел, как один из ближайших родственников покойной, закрываясь шляпой, шептал на ухо брату веселый анекдот.
Общественное негодование уже достигло предела, как вдруг в нашей местности появилось новое лицо - молодой человек по имени Хэй, подыскивавший спутников для летней экскурсии в Турцию. Все с восторгом подхватили эту идею и рекомендовали ему взять с собой Беглли. Мы возлагали большую надежду на эту поездку, мечтали, что Беглли нажмет на спуск своего кодака около гарема или за спиной какой-нибудь султанши и найдется башибузук или янычар, который навсегда освободит нас от него.
Наши надежды, однако, оправдались только частично. Я говорю "частично", потому что Беглли вернулся целым и невредимым, но полностью излеченным от своей фотографической мании. Он рассказывал, что не встретил за границей ни одного говорящего по-английски существа, будь то мужчина, женщина или ребенок, которое не таскало бы с собой аппарат, и вскоре один вид черного сукна или звук щелканья кодака стал доводить его до бешенства.
Он рассказывал, что на вершине горы Татра в Карпатах английские и американские фотолюбители, желающие снять "величественную панораму", выстраиваются с аппаратом под мышкой, под надзором венгерской полиции, в длиннейшую очередь по двое в ряд и каждому приходится ждать своей очереди чуть не три с половиной часа.