– Ты не боишься, что меня вырвет прямо на твои сапожки? – сказала Линда, и Раджи уронил руки.

– Словом, ближе к делу, да? Насколько я могу судить, ты хочешь больше участвовать в процессе, оценивать мою работу, следить, все ли я делаю для того, чтобы вырастить из вас суперзвезд. Чего я желаю взамен? Своей фамилии на си-ди-диске шрифтом таким мелким, что и прочтет не каждый. Где? На обратной стороне, в самом низу: «Продюсер Раджи». И все. Малюсенькими буковками! И как только компакт-диск поступит в продажу, я стану проглядывать рейтинговые таблицы и контролировать фирму – следить, чтобы они нас не обштопали.

– Ну и говнюк же ты, Раджи!

Это были единственные слова, которые пришли ей в голову в тот момент. Она представила себе отца в его старом пропотелом стетсоне… Как он говорил всем и каждому: «Слышали бы вы, как поет моя младшая дочка!» Она так и видела его перед собой, глядящим на Раджи, спокойно так, ничем не выражая своих чувств – только табачная жвачка во рту перекатывается, прежде чем он сплюнет прямо под ноги Раджи, метя в его кремовые сапожки, а потом скажет: «Убирайся с моей земли, и чтобы духу твоего здесь не было!» – ведь папа никогда не был в Лос-Анджелесе и не очень-то знаком с цветными из мира музыки. Потом ей вспомнился Чили Палмер, и как он говорил с Раджи накануне вечером – не грозил и не грубил, только когда Раджи заговорил о контракте, сказал ему, что контракт он разорвал. Ее новый директор. Вот бы он был здесь сейчас!

Раджи теперь уставился на нее, и взгляд его из холодного превратился в ледяной. Он сказал:

– Дай-ка мне объяснить тебе, что к чему, Линда. Ты сама видела, что с моим верным Элиотом вчера надо было крупно поговорить. Он забыл о своих обязанностях, позволив этому типу заморочить себе голову. Я популярно объяснил ему, что самоанских педрил так, с бухты-барахты никто на экран не пустит, даже если они умеют классно дергать бровью. Объяснил, что человек этот нарочно заговаривал ему зубы, чтобы улизнуть. Так что теперь Элиот в депрессии и тоскует, но скоро это пройдет. Я рассказал Элиоту, что случайно видел этот фильм, где Чили Палмер был продюсером, этот «Поймать Лео», и фильм мне понравился. Хороший фильм про амнезию, потерю памяти. Герой получает удар по голове и не понимает, что это с ним происходит и почему на него валится столько дерьма. Я втолковал моему Элиоту, что и с Чили Палмером может случиться подобное. Но Чили Палмер может еще отойти в сторонку, пока не поздно, пока на него, как на героя того фильма, не повалилось всяческое дерьмо.

– Так ты теперь угрожаешь моему директору, – проговорила Линда.

– Нет, я просто объясняю тебе, что к чему, – сказал Раджи. – В нашем бизнесе существует группа неформалов, о которых не очень-то известно, но теперь, может статься, мне придется обратиться к ним за помощью. Видишь ли, я мог бы и в суд подать на Чили Палмера, там его ухватили бы за жопу, но это дело долгое, надо адвоката нанимать, терпеть, пока тот тянет, как это водится у адвокатов. А неформалы, о которых я говорю, сделают все мгновенно.

– Ну, а твой партнер, – сказала Линда, – ему ты рассказал?

– Ник молодец, он в порядке. Даю тебе шанс передумать, пока мы не взялись за это всерьез.

– А эти неформалы, они знают, кто такой Чили?

– Знают или не знают – не важно. Они сделают все, если уплачено.

– Но ты-то его знаешь. Он назвал тебя сутенером, и ты это проглотил.

– Ты что думаешь, что мне пристало драться на улице? Для таких дел у меня существует Элиот.

– Я думаю, что ты просто испугался его, – сказала Линда, – и правильно сделал.

– Понял. А почему?

– Ты думаешь, я с ним связалась, – сказала Линда, – потому что он приятный парень? Расспроси своего дружка Ника о Чили Палмере. Он его знает.

Первое, что заметил Чили в Эди Афен, была ее мокрая голова – волосы ее были мокрые, но по-прежнему кудрявились, – густая шапка волнистых рыжих волос, нависающих надо лбом, но коротко подстриженных на затылке. Эди сказала:

– Чил, я так рада, что вы пришли! – Она обняла его, прижалась к его темному костюму, который он надел для встречи с женщиной, лишь накануне потерявшей мужа, и он понял, что она мокрая вся насквозь – коротенький мокрый халатик прилип к ее плечам и рукам. Она оторвалась от него, отступила на шаг, чтобы закрыть дверь, и он увидел, что под халатом у нее только трусики, халат распахивается, а там только трусики – белые, мокрые, просвечивающие. Это было почти то же самое, что увидеть ее голой, и его удивило, что при небольшом росте ее было как бы много. Спелая красотка, подумалось Чили. Томми раздобыл Эди в Вегасе, и Чили так и представлял ее себе в декольтированном платье, разносящей коктейли. Она сказала:

– Дерек здесь. Он здесь ночевал. Но не подумайте плохого. Он приехал выразить соболезнования, но потом его немного развезло, и я настояла, чтобы он остался. А утром он расшалился и бросил меня в бассейн. Вы ведь знаете Дерека Стоунза, да?

– Знаю, кто он такой, – сказал Чили.

– Он носит в носу кольцо! – Эди сморщила собственный носик в милой гримаске. – Дерек – это последний солист, которого Томми успел записать, прежде чем оставить нас. – Сказано это было таким тоном, так небрежно, словно Томми не пулю в лоб получил, а просто сменил место жительства.

В утреннем телефонном разговоре Чили сказал ей, что ему очень жаль Томми, и это было правдой – видеть человека, полного надежд, уверенного в себе, и вдруг в следующую же секунду, за тем же столом увидеть его бездыханным. И он опять повторил:

– Мне очень жаль, Эди. Если я могу чем-то помочь…

– Ну, – сказала Эди, – жизнь-то продолжается, правда?

Она выглядела утомленной, с покрасневшими глазами, но, может быть, это был результат незапланированного купания в бассейне и утренних проказ. Она сказала:

– Господи, мне необходимо переодеться во что-нибудь сухое. Пойдемте. – Она двинулась из комнаты, и Чили последовал за ней. – Дерек вечно ребячится, да он и есть сущий ребенок, пьет всю ночь до рвоты. А утром требует сельтерской, чтобы прийти в себя. Вот чего со мной не бывает, так это пить до рвоты. – Остановившись посреди гостиной, она обернулась к Чили: – Вы ведь там были, правда, когда все это произошло?

– Я вышел в уборную.

– Но в последний свой час он был с вами. Томми очень ценил вас, Чил.

Они продолжили свой путь через гостиную, которой, на взгляд Чили, не помешало бы немного мебели – обставленная ультрамодно, она казалась пустоватой, не было даже места, где сесть почитать, если придет охота. Одна стена гостиной была сплошное стекло, оттуда открывался вид на террасу и бассейн.

Они прошли в спальню, белую, тоже с большими стеклянными раздвижными дверями, ведшими на террасу. Эди пошла в ванную, на ходу стягивая с себя халатик и выбираясь из трусов – скорбящая вдова, в горе своем забывающая даже прикрыть дверь. Чили увидел, что на огромной двуспальной кровати спали: покрывало было сбито, подушки разбросаны, на белоснежной козетке валялись джинсы, а на руле тренировочного велосипеда висела футболка.

– Я собираюсь кремировать Томми, – раздался из ванной голос Эди. – Может быть, придумаю сделать с его пеплом что-нибудь, чем бы он был доволен. У вас на этот счет есть идеи?

Чили мог видеть, как она вытирается огромным полотенцем персикового цвета – в тон ванной. Чтобы ответить, он должен был напрячь голос:

– Ничего существенного.

– А насчет того, кто мог пристрелить Томми?

– Нет, – ответил Чили. – А у вас?

– По моему мнению – а я ведь знала его лучше, чем кто-нибудь другой, – Томми слишком часто заставали со спущенными штанами.

– Ревнивый муж?

– Или любовник, с которым шутки плохи.

Эди появилась в дверях ванной с феном в руке и прикрытая полотенцем так, что виднелись груди. Сделано это было не для того, чтобы возбудить Чили, хотя зрелище это его и возбудило, а как нечто само собой разумеющееся: просто грудь как неотъемлемая часть ее самое. Чили вспомнил Вегас, как он ездил туда просаживать деньги и как хорошо проводил там время, какие классные женщины ему там попадались.