Гитлер хрипло рассмеялся:

— Что ж, это не так глупо: предоставить нам истребить всех лётчиков резерва. И французы воображают, что у них будут потом самолёты для лётчиков действительной службы?

— Им хочется так думать.

— Пусть воображают… Пусть воображают… Пусть вообра… — бормоча себе под нос, Гитлер снова занялся овчаркой. Потом воровато покосился на дверь: — Риббентроп ушёл? — И сам себе ответил: — Ушёл… Ему это совсем незачем знать… Слушайте, Гиммлер…

Тут Гитлер поднял голову и, проверяя, кто остался в комнате, обвёл взглядом лица присутствующих.

— Было бы жаль, если бы погиб Эйзенлор. Я приказал Александру организовать покушение на нашего посла в Праге. — Он хихикнул, сморщив нос и лукаво прищурившись. — Пусть-ка чехи попробуют тогда сказать, что готовы воскресить моего посла… Чемберлен думает, что он умнее всех.

— Мне было бы приятно, мой фюрер, — прохрипел Геринг, — если бы такого рода приказы вы отдавали через меня. Я должен быть в курсе дела.

Впервые оживился и Гаусс:

— Поскольку результатом такого мероприятия должна была бы явиться военная акция…

Гитлер судорожно вытянул в его сторону руку:

— Вот!.. Он меня понимает.

— …постольку подобные приказы должно знать наше командование, — сухо чеканил Гаусс. — К тому же позволю себе заметить, что смерть дипломата не может произвести на армию должного впечатления.

Гитлер с нескрываемым интересом посмотрел на Гаусса и с расстановкой повторил:

— Смотрите! Он меня понимает… Он прав: армии нужен непосредственный импульс!

— Ваш приказ — величайший импульс, которого мы можем желать, — произнёс Гаусс.

— Справедливо, справедливо! — воскликнул польщённый Гитлер. — Но то, что вы придумали…

— Я ещё ничего… — начал было Гаусс, но Гитлер перебил:

— Не скромничайте, я вас отлично понял. Кто вам больше нужен: Пруст или Шверер?

— Они работают вместе.

— Но кого вы предпочли бы лишиться?

— В каком смысле?..

— Ваша мысль мне понравилась… — повторил Гитлер. — Покушение на генерала должно иметь большее влияние на армию, чем убийство дипломата.

— Мой фюрер!

— Было бы смешно пытаться разжечь пожар щепками. Если бросать в костёр, то уж полено. Которое из них вам менее жалко?

Гаусс стоял в замешательстве.

— Как вам будет угодно.

— Не виляйте, Гаусс! — Гитлер сердито топнул ногой. — Кого из них можно бросить на это дело?

— Шверер лишён практического опыта, мой фюрер.

— Значит, Шверер?

— Но он отлично знает Россию.

— Тогда Пруст?.. — Носок сапога Гитлера нетерпеливо постукивал по полу. — Шверер или Пруст?.. Послушайте, Гаусс! Не гадать же нам на спичках! Пусть скажет Геринг.

— Оба старые гуси, — сердито пробормотал Геринг. — Но уж если выбирать, я предпочитаю Пруста.

— Слышите, Гиммлер? — крикнул Гитлер в дальний угол, где, утонув в глубоком кресле, сидел не проронивший за весь вечер ни слова начальник тайной полиции. — Организуйте покушение на Пруста!

Геринг рассмеялся:

— Вот это было бы здорово! Я имел в виду, что именно его лучше оставить для дела. Если уж убирать, то Шверера. — И он расхохотался ещё веселей.

Ни у кого из собравшихся тут не шевельнулась мысль о тем, чтобы применить к Чехословакии вариант открытого вторжения. Урок Испании был ещё слишком свеж. Народные массы Испанской демократической республики сумели оказать активное и длительное сопротивление франкистским мятежникам. Учебный полигон воинствующего фашизма, который гитлеровцы рассчитывали превратить в плац для парадного марша своих банд, оказался театром затяжной и жестокой войны. Правда, благодаря помощи британского и французского правительств положение республики стало критическим, но Гитлер боялся ещё раз увязнуть в такой же истории, особенно так близко к границам Советского Союза. При той накалённости, которой достигла политическая атмосфера в Европе, при той насторожённости масс, которая обнаруживалась во многих странах, фашизму пришлось сочетать запугивание слабонервных чешских политиков танками и авиабомбами с организацией взрыва изнутри. Гитлер мог рассчитывать на победу лишь в том случае, если чехословаки сложат оружие по приказу предателей из рядов правительства, из церковников, из промышленной и аграрной верхушки. В том, что он предпринимал с этой целью, нельзя было различить, где кончается подкуп и начинается шантаж; какая разница между увещеванием и угрозой; уже невозможно было провести границу между пропагандой и провокацией.

Даже самые военные действия против чехословаков, на тот случай, если их придётся вести, планировались военным командованием как провокационная диверсия. Все было направлено к тому, чтобы напугать чехов воображаемой силой натиска «вермахта». Геббельс наполнял печать сказками о необычайной проходимости массы механизированных войск, танков и осадной артиллерии, якобы способной обрушить сокрушающий удар на пояс долговременных фортификационных сооружений, прикрывающих чехословацкую границу. Под панический аккомпанемент купленных Геббельсом подвывал из французской и английской жёлтой прессы «унифицированные» немецкие газеты расписывали ужасы, ждущие красавицу древнюю Прагу при первых же налётах бомбардировочных эскадр Геринга.

Одним из немногих, близко стоявших к делу и веривших в мощь задуманного удара, был сам Гитлер. Как часто бывало и на прежних совещаниях, он, увлечённый собственным воображением, и сегодня совершенно забыл, что пригласил Гаусса, чтобы в последний раз поговорить о препятствиях чисто военного свойства, которые встанут на пути «вермахта» при военном вторжении в Чехословакию; чтобы уточнить данные о чехословацких укреплениях, об их артиллерии, бронесилах, авиации и прочих военнотехнических факторах обороны Судет. Вооружённый таблицами и справочниками, пачками разведывательных сводок, планами укреплённых районов и схемами фортов, Гаусс напрасно ожидал, когда ему позволят заговорить. К его удивлению, Гитлер, обведя всех сердитым взглядом и прервав движением руки все разговоры, заговорил вдруг сам:

— Когда все эти приготовления будут закончены, пусть не вздумает кто-нибудь пугать меня мощностью чешской обороны! Я знаю все и все взвесил. Для меня нет тайн в Судетах: каждый дюйм бетона и стали, каждую огневую единицу я изучил. Я ощупал их вот этими руками, я измерил их точным глазом архитектора…