Генерал не обернулся.

Эгон подъезжал к Берлину.

Когда поезд уже громыхал над домами, Эгон решил не останавливаться у родителей. Он взял у кондуктора список гостиниц и, раскрыв его наугад, попал на букву К. Бросилось в глаза набранное жирным шрифтом: «Кайзерхоф». К чорту! Он не желает швырять деньги ради сомнительного удовольствия провести два дня в обществе всеимперского «хайляйфа». Если это прежде было стеснительно, то теперь, вероятно, просто невыносимо. Дальше: «Город Киль», Миттельштрассе, 22. Два шага от вокзала, самый центр. Пусть будет «Город Киль»!

То малозначащее обстоятельство, что Эгон остановился в гостинице, сделало вдруг его отношения с домом более простыми и лёгкими. Даже не без радостного чувства он набрал на диске номер отцовского телефона. Генерала не было дома. Эгон сказал матери, что заедет вечером.

Потом позвонил Бельцу и выразил желание повидаться. Бельц назначил свидание в погребке Роммеле на Шарлоттенштрассе.

Эгон понял, почему Бельц избрал именно это место — студентами они провели там немало хороших часов! Много воды утекло с тех пор. Интересно знать, какими путями пошла жизнь остальных товарищей по университету? Кто из них нашёл своё место в нынешней жизни?

Эгон пришёл в подвал Роммеле первым. Самого дядюшки Роммеле уже не оказалось в живых. Его дочь с трудом поддерживала заведение: с тех пор как ввели принудительную сдачу крестьянами продуктов государству, фройлейн Роммеле не может предложить посетителям даже простой отбивной котлеты, не говоря уже о ливерных сосисках, создавших когда-то заведению славу среди студентов.

— Увы, господин доктор, картофель — единственный натуральный продукт, который я могу предложить!

— Запах масла, запах говядины, морковного гарнира, печёных яблок! Всё запахи, одни запахи! — насмешливо проговорил Эгон. — Поройтесь-ка хорошенько. Кладовая, как женское сердце: если покопаться, всегда окажется местечко для более осязаемого, чем запахи. Да не забудьте приготовить ваш картофельный салат.

— Да, конечно, господин доктор: картофельный салат!

— Он сопутствовал нашей юности. Но мы сдабривали его надеждами на жизнь. А нынешняя молодёжь имеет перед собою только прямую дорогу к смерти.

— Хайль Гитлер! — громко раздалось у дверей. — Кому это предстоит шествовать в пропасть небытия, чорт побери?!

Фройлейн Роммеле замерла в испуге. Эгон, узнав Бельца, расхохотался. Друзья радостно поздоровались.

Когда сели за столик, Бельц наклонился к Эгону:

— Ты напрасно пускаешься в откровенности.

— Кому это здесь интересно?

— Теперь, дитя моё, в Берлине не существует мест, где бы что-нибудь кого-нибудь не интересовало. Хотя бы эту старую козу… Фройлейн. Парочку светлого и картофельный салат.

— А мы пытались изобрести что-нибудь изысканное, полагая, что салат тебе будет не по нутру.

— Когда хочешь снова стать на часок молодым… Впрочем, я свезу тебя в одно местечко, где нам подадут такое!.. — Бельц причмокнул. — Останешься доволен. Кстати, почему ты без орденских ленточек?

— Я, друг мой, человек глубоко штатский.

— Тот, кого учили убивать, никогда не разучится делать это…

— К счастью, это неверно. Что за таинственный кабак, куда надо ходить в орденах?

— Не кабак, а казино! Точнее говоря, ложа военного ордена.

Приняв от фройлейн Роммеле салат, Бельц подождал, пока она удалилась.

— Часть, где я служу, ничего общего не имеет с армией в обычном смысле. Я не просто командир эскадры, я что-то вроде магистра ордена. Ты ещё ничего не слышал о «птенцах Манфреда»? Ты, видимо, действительно далёк от армии.

— К счастью, да.

— Не советую говорить так. Даже мне.

— Есть люди, которым, вероятно, хочется верить, даже зная, что верить нельзя никому.

— У меня такой веры в людей нет.

Бельц задумался, сдувая в сторону пивную пену. Он не спеша отпил и облизал губы.

— Какая разница с тем, что думали мы все тогда! — воскликнул Эгон, грустно покачав головой. — Помнишь, как мы торопились жить, когда со дня на день ждали: завтра позовут и нас!..

— Чего ты хочешь? Чтобы в таком положении, когда человек знает, что девяносто девять из ста за то, что его размелют на котлеты, он занимался самоусовершенствованием, изучал Канта, что ли?

— Кроме Канта, существует…

— Э, брось! В такие дни существует одно — жадность. Успеть отведать всего, прежде чем ты стал покойником.

— В общем все это было довольно противно, — неожиданно проговорил Эгон. — Я стараюсь не думать над такими вещами.

— А мне за последнее время пришлось кое над чем задуматься. Меня назначили командиром одной специальной эскадры.

— Этих самых «птенцов Манфреда»?

— Вот именно! — Бельц постучал ножом по тарелке. — Давай-ка расплатимся. Повторять салат даже ради студенческих воспоминаний нет никакого смысла.

Эгон расплатился. От него не ускользнула жадность, с которою фройлейн Роммеле взяла деньги. Если вспомнить, как в этом же самом подвальчике отец нынешней хозяйки открывал кредит студентам!..

Приятели с чувством облегчения вышли на свежий воздух.

— Где ты остановился? — спросил Бельц.

— На Миттель. Два шага отсюда.

— Сделай одолжение, зайдём! Ты вденешь в петлицу ленточки. «Железный крест» у моих рыцарей всё-таки котируется.

— Можно подумать, Ульрих, что ты огорчён отсутствием возможности угробить ещё десяток человек в промежуток между двумя войнами.

— Мне, ты знаешь, жаловаться не приходится. Тот, кто работал в «цирке» Рихтгофена, имел достаточно полный мешок.

— Нашёл чем хвастать.

— Даже поварёнок мнит себя героем, потому что умеет кое-как прирезать петуха. Почему же не гордиться человеку, который может с ручательством сунуть в мешок всякого, встреченного на воздушной дороге, а? — самодовольно воскликнул Бельц.

По дороге домой Эгон узнал кое-что любопытное о так называемых «москитах», о которых ему вскользь сказал когда-то генерал Бурхард. Основным отличием «москитов» от обычных истребителей было то, что они, помимо пушечного вооружения, имели торпеду, укреплённую под фюзеляжем. Для безошибочного поражения противника в бою «москит» должен был сблизиться с ним на дистанцию торпедного выстрела, производимого, а сущности, в упор. Девять шансов из десяти было при этом за то, что и сам «москит» должен погибнуть в такой атаке.