А потом она подняла взгляд и посмотрела в зеркало.

- Нет, - она отпрянула, вскочила - её тёмные, каштановые волосы - до плеч, коротко подстриженные. Её сердце, окаменевшее от бесконечной боли, ведь она не способна любить. Её лицо, несомненно, прекрасное - чуть бледноватое, сохранившее след от Эрроки - так надо.

Она пыталась оттолкнуть от себя свой же образ. Пыталась прекратить смотреть в зеркало. Но и тело большее её не слушалось.

Её мать - самая отвратительная женщина из всех, что удавалось встретить. Худая, больше похожая на жердь, с бледной до зелёного кожей, покрытой какими-то жуткими струпьями, с пустыми глазами. Такая холодная, такая волшебная, и пальцы длинные, с загибающимися, будто когти, чёрными ногтями.

- Не надо! - кричала она, но губы шептали только короткое “я тебя люблю”. И она обвивала руками его шею, впивалась в его губы страстными поцелуями, в которых не было ни единой капли чувств. Она тонула в его страсти, чувствовала, как он сжимал её всё крепче и крепче, и всё растворялась, растворялась, растворялась.

И она не могла больше его любить. Он был её - перед богами и перед народом, - а она и насладиться не могла его любовью. Потому что сердце её, мёртвое, каменное, перестало биться в груди ещё в то страшное мгновение, когда она вдруг решила пересечь невидимую для себя, но такую понятную для мира черту.

Как же ей было больно! Как дурно, как гадко и как страшно! Наверное, ни одни слова на свете не могли описать это чувство, но она больше и не нуждалась в пустых описаниях.

Ей было просто глухо и больно. Она билась в невидимую границу в своей голове, но не могла вырваться из плена этого чужого, страшного тела.

Как же она хотела свободы! Как же она хотела вновь оказаться в своём прежнем состоянии! Но что-то утягивало её, и она не могла больше удержаться, больше не могла вынырнуть на свободу. Её самой не было - её тело растворилось в кислоте, а душа - в зависти, в отчаянном желании занять чужое место.

***

Он чувствовал жар дарнийского солнца. Отвратительные грани кристалла смыкались над его головой, будто бы купол мироздания, и дышать было не так уж и просто, а он всё никак не мог понять, где именно находится. Всё это было как-то странно и подозрительно - он давно уже не оказывался в подобном замкнутом пространстве, давно не бился так о стены.

А потом свобода показалась Кэору лишней. Конечно, он мог продолжать бороться, но да только ради чего? Всё, что он когда-либо прежде любил, растворилось в пустоте и стало для него осколками глупого, невообразимого прошлого. Иногда, конечно же, хотелось туда вернуться, но он знал, что не сможет и попросту не успеет. Оставалось только отталкиваться от сплошной, дикой боли.

Он мотнул головой. Что за кошмар?

Кэор выпрямился. Там, за кристальной стеной, он слышал чьи-то приглушённые крики, но не мог заставить себя его разбить. Его Марта тоже звала на помощь. Его Марта тоже мечтала о свободе. Разве он дал ей это? Разве он хоть пальцем шевельнул?

Он сам убил её. Пусть его стрела была не единственной, это не имело никакого значения. Он убил, пронзил её насквозь - и видел чёрное оперение.

Всё это больше не имело значения. Его Марта могла быть сколько угодно отвратительным человеком, от того он ни на минуту не переставал её любить. Даже если ему запрещали, даже если хотели посадить его на цепь - он умел бороться, отталкивать от себя все преграды и правильно смотреть в лицо опасности.

Он тоже лёг на кристальный пол - будто бы пытаясь повторить то, что делала невидимая фигура по ту сторону. Закрыл глаза, избавляясь от вспышек размытых пятен, и запрокинул голову назад, шумно вдыхая воздух. Всё будет хорошо. Ещё минута, и всё будет хорошо.

Перед глазами всё расходилось сплошными волнами-кругами. Он зажмурился крепко-крепко и попытался представить Марту. Кэору было не так уж и трудно восстановить воспоминания о её пепельных волосах, о странной, чуточку надменной улыбкой, которая так часто появлялась на тонких губах.

***

Его прекрасная Марта Торрэсса не была идеальной с точки зрения классической красоты. Разумеется, что-то в ней вообще радикально отходило от образа той великолепной женщины, от которой не отказался бы ни один мужчина.

Её волосы никогда не имели должного объёма, да и цвет казался каким-то странным, будто бы жжёным. Но Кэор любил её волосы за мягкость. Сейчас он перебирал их, осторожно касался отдельных прядей, сверкающих другими цветами, и на губах его бесконечно расцветала улыбка.

А ещё её губы не были такими уж пухлыми - но ему всё равно нравилось целовать её, осторожно и нежно, будто бы оставляя незаметные следы на коже.

Бледной, алебастровой коже.

Ему хотелось быть единственным мужчиной в её жизни. Единственным, кто имел полное право касаться её, целовать и обнимать. Но сколько б он ни пытался верить в это, отрицать правду было практически невозможно.

Да, его Марта не была его когда-то. Но теперь-то она никуда не денется, не растворится в пустоте, не исчезнет, будто бы дым! Теперь она принадлежала именно ему.

- Как ты ошибаешься, дорогой, - улыбнулась она, протягивая свою руку. Солнце, казалось бы, прорезало её насквозь - и его Марта не оставляла ни единой капельки тени. - Ведь ты убил меня. Как я могу быть твоя?

Он мотнул головой.

- Это неправда, - возразил он. - Ты жива. Мёртвые не разговаривают.

- Поцелуй меня, если я живая. Поцелуй меня, мой любимый.

Он склонился к её бледным губам - и всмотрелся в зеркальные почему-то глаза. Он отражался в них - она смеялась и обнимала его руками за плечи.

Но она видела не Кэора. Перед её глазами мелькали десятки стражников, ещё каких-то людей, которых никогда в жизни племянник короля и не видел.

Он вскочил на ноги - но вокруг были одни только зеркала. Он целовал её и смотрел в на отражение. Но там её прижимал к себе совершенно иной мужчина - кто угодно, только не сам Кэор. Её обступали целыми стаями, обнимали, их руки скользили по её телу, и она хохотала, так весело и безумно.

Его не было.

Нигде.

***

Стены рухнули. Теперь они стояли в этом мире не одни, разумеется - вдвоём. Теперь видели друг друга, могли смотреть в глаза.

- Это всё неправильно, - мотнул головой Кэор. - Он лжёт, этот источник. Может быть, тут надо вести себя как-нибудь иначе, не знаю…

Сандриэтта промолчала. Ей хотелось оказаться в его руках - пусть даже с каменным сердцем. Лучше видения, чем реальность, лучше забвение, чем то, что она считала жизнью.

Источник овевал их ветрами воспоминаний, увлекая всё дальше и дальше, в мир, в котором жить-то невозможно. Что он, что она - они давно уже потеряли те нити, что привязывали их к нормальной, обыкновенной жизни, потеряли, но всё ещё не пытались обрести ничего взамен. Зачем? Это было бессмысленной, длительной игрой, в которой каждый желал победить.

Впереди - Анри видела, - сияли огромные врата. Кэор тоже смотрел на них, будто бы желая упасть туда, стать частью бесконечных возвышений, окружавших их.

Сталагмиты и сталактиты рыдали невидимыми слезами. Вниз и вверх. Парень вспоминал о своей Марте - там, за гранью, он её увидит.

Сандриэтта поймала его за запястье и двинулась вперёд. Тут, в скалах, они всю жизнь будут видеть видения, всю жизнь смогут наблюдать за противоположными гранями кристалла. Они смогут видеть этот мир таким, каким бы он был, не случись какого-то одного безумного события в их жизнях. Может быть, это и правильно - то, каким они этот мир встретят. Что покинут его совсем-совсем скоро, уже и не задумываясь о прошлом или о будущем.

Они, не сговариваясь, шагнули к вратам, стоя на каких-то невидимых, одному Источнику известных точках - и мир пошатнулся.

Врата вспыхнули - казалось, иномирье было готов принять их прямо сейчас, а тут внезапно рухнуло и осыпалось осколками, стало банальным пересечением пустых, бездумных линий.

Она хваталась за пустоту и холод там, вдалеке, он - за жар дарнийского солнца.