Кларк распевал «Удовлетворение» с чувством, воспрявшим в ожидании новых сексуальных радостей. Барри то засовывал средний палец мне в рот, то терся об меня, таким образом поддерживая форму. Словно горячий нож масло, мы рассекали толпу пешеходов, постоянно слоняющихся вокруг Ковент-Гардена, Один взгляд в нашу сторону – и люди просто сходили с тротуара. Пока мы не налетели на моих родителей.

Я до сих пор не понимаю, что они делали в тот вечер у станции метро. Если мать не могла вести машину, она неизменно вызывала такси, принадлежа к числу тех женщин, которые всем своим видом говорят: скорее я соглашусь, чтобы у меня один за другим вырвали все ногти, чем спущусь в недра лондонского метро. Папа никогда не возражал против подземки. Для него поездка на метро была всего лишь поездкой на метро, удобной, недорогой и сравнительно спокойной. С понедельника по субботу он ездил на работу на метро и вряд ли хоть раз на мгновение задумался, кто сидит рядом с ним или как может быть расценено прибытие в типографию на чем-нибудь менее престижном, чем «феррари».

Возможно, в тот вечер он убедил мать поехать его видом транспорта. Возможно, не было свободных такси когда они вышли из театра. А может, папа предложил сэкономить несколько фунтов ввиду предстоящего летнего отдыха на Джерси, прокатившись по линии «Пиккадилли». Во всяком случае, я меньше всего ожидала их здесь увидеть.

Мать молчала. Папа сначала меня не узнал. Ничего удивительного: я коротко остригла волосы и выкрасила их в вишневый цвет с пурпурными «перьями». И моя одежда была для него непривычной – раньше он видел меня только в джинсах, – и серьги я сменила. Кроме того, их у меня стало больше.

Я была достаточно накачена, чтобы устроить сцену. Вскинув руки, как певица, собравшаяся взять верхнее «до», я сказала:

– Господи помилуй! Ребята, вот чресла, произведшие меня на свет.

– Чьи чресла? – спросил Барри. Положив подбородок мне на плечо, он сжал мою промежность. – Разве у девочек есть чресла? Ты об этом знаешь, Кларк?

К тому моменту Кларк уже не слишком соображал. Он покачивался слева от меня. Я захихикала и стала тереться о руку Барри в моей промежности. Прислонившись к нему, я сказала:

– Хватит, Барри. А то мамочке станет завидно.

– Почему? Ей тоже хочется? – Он оттолкнул меня и, пошатываясь, двинулся к ней. – Что, нерегулярно живешь? – спросил Барри, положив руку матери на плечо. – Не дает тебе, как подобает хорошему мальчику?

– Он хороший мальчик, – сказала я. – Он знает, что к чему. – Я похлопала папу по лацкану. Он дернулся.

Мать сняла руку Барри со своего плеча и посмотрела на меня.

– Ты еще недостаточно глубоко пала? – спросила она.

И только тогда папа сообразил, что перед ним не три хулигана, намеревающиеся оскорбить его и унизить его жену. Перед ним стояла его дочь.

–Боже милостивый,—проговорил он. – Это Ливи?

Мать взяла его за руку и сказала;

– Гордон.

– Нет, – ответил он. – Довольно. Ты идешь домой, Ливи.

Я ухмыльнулась во весь рот.

– Не могу, – сказала я. – Должна отсосать сегодня вечером. – Подошедший сзади Кларк со знанием дела принялся орудовать рукой у меня между ног. – О-ох. Классная вещь, – заметила я. – Но настоящего секса не заменит. Тебе нравится трахаться, папа?

Едва шевеля губами, мать сказала:

– Гордон. Пойдем.

Я увернулась от руки Кларка и подошла к отцу. Похлопала его по груди и прислонилась к нему лбом. Он был как деревянный. Я посмотрела на мать.

– Ну так что, нравится? – спросила я.

– Гордон, – повторила она.

– Он не ответил. Почему он не хочет отвечать? – Я обняла отца за талию и слегка отклонилась, чтобы видеть его лицо. – Тебе нравится трахаться, папа?

– Гордон, нам не о чем с ней говорить, когда она в таком состоянии.

– Я? В состоянии? – переспросила я. Прижалась к отцу и принялась тереться об него бедрами. – Ладно. Поставим вопрос по-другому. Хочешь трахнуться со мной? Барри и Кларк хотят. Они бы сделали это прямо посреди улицы, если бы могли. А ты? Если я соглашусь? Потому что я, между прочим, могу.

– Заметано . – Кларк встал позади меня, так что наше трио образовало на тротуаре волнообразно двигающийся сексуальный сэндвич.

Барри засмеялся и приказал:

Сделай это.

И я запела:

– Папа хочет, хочет, хочет, папа меня хочет.

Люди обходили нас стороной.

Откуда-то с другой планеты донесся голос матери:

– Гордон, ради всего святого… Кто-то произнес:

– Сделай это.

Кто-то выкрикнул:

– О-о-о-х!

Кто-то приказал:

– Седлай ее.

А затем чьи-то руки железной хваткой сомкнулись у меня на запястьях.

Я не подозревала, что папа такой сильный. Когда он расцепил мои руки и оттолкнул меня, боль отдалась в плечах.

– Эй! – обиделась я.

Он отступил. Достал платок и прижал к губам.

– Требуется помощь, сэр? – услышала я и краем глаза уловила серебристую вспышку. Шлем полицейского.

– Спасен местным констеблем, – фыркнула я. – Повезло тебе, папа.

– Спасибо, – сказала мать. – Эти трое…

– Ничего страшного, – сказал папа.

– Гордон. – В голосе матери зазвучало предостережение. Им предоставлялся шанс как следует проучить свое дьявольское отродье.

– Это недоразумение, – сказал папа. – Спасибо. Мы уже уходим. – Взяв мать под локоть, он сказал непререкаемым тоном: – Мириам.

Мать трясло. Я поняла это, видя, как играют на свету жемчужины.

– Ты чудовище, – сказала она мне.

– А он? – спросила я. И вдогонку им крикнула: – Ведь мы-то знаем, папа, верно? Но не волнуйся. Это будет нашей тайной. Я буду нема как рыба.

Понимаете, я возбудила его. У него встал, как надо. А мне понравилась заключенная в этом восхитительная ирония. Мысль о том, как он пойдет по ярко освещенной станции и все будут видеть выпуклость у него в брюках – и Мириам будет видеть выпуклость у него в брюках, – так позабавила меня, что я даже ослабела от смеха. Вызвать реакцию у молчаливого, бесстрастного Гордона Уайтлоу. Если я смогла сделать это на людях, перед лицом бог знает какого количества свидетелей, значит, я могу сделать что угодно. Я была воплощением всемогущества.

– Проваливайте отсюда, – сказал нам полицейский. И добавил, обращаясь к оставшимся зевакам: – Здесь смотреть не на что.

Мы с Барри и Кларком так и не добрались до вечеринки в Брикстоне. Вообще-то мы даже не пытались. Вместо этого мы устроили собственную вечеринку в квартире на Шепердс-буш: два раза втроем, один раз – вдвоем и напоследок цепочкой. У нас было достаточно наркотика на всю ночь, к концу которой Кларк и Барри решили, что наш ансамбль понравился им настолько, чтобы переехать ко мне; меня это устраивало. Они поделились со мной наркотиками, я поделилась с ними собой. Такой расклад сулил выгоду нам всем.

К концу первой совместной недели мы приготовились отпраздновать нашу семидневную годовщину. Безмерно счастливые, мы расположились на полу с тремя граммами кокаина и полулитровой бутылкой эвкалиптового масла для тела, когда принесли телеграмму. Каким-то образом она договорилась, чтобы ее принесли, а не зачитали по телефону. Без сомнения, ей хотелось произвести незабываемый эффект.

Я заглянула в нее не сразу. Я наблюдала, как Барри измельчает лезвием бритвы кокаин, и все мое внимание было сосредоточено на мысли: скоро ли?

Дверь открыл Кларк. Он принес телеграмму в гостиную и со словами «Это тебе, Лив» положил ее мне на колени. Потом включил музыку и открыл бутылку с маслом. Я стянула футболку, потом джинсы.

– Читать не будешь? – спросил Кларк.

– Потом, – ответила я.

Он налил масло, и – началось. Закрыв глаза, я отдалась волнам удовольствия, захватившим сначала плечи и руки, потом груди и бедра. Я с улыбкой слушала, как постукивает лезвием Барри, дробя волшебный порошок. Когда все было готово, Барри, захихикав, сказал:

– Ну теперь повеселимся.

О телеграмме я забыла до следующего утра, когда проснулась с тяжелой головой, во рту ощущался вкус размякшего аспирина. Кларк, обычно первым приходивший в себя, брился, готовясь к очередному Дню в Сити, посвященному финансовым премудростям. Барри лежал как бревно там, где мы его оставили, – наполовину сползшим с дивана. Он лежал на животе, и его поджарые ягодицы казались двумя розовыми оладьями, а пальцы то и дело подергивались, словно во сне он пытался что-то ухватить.