– Да. Мне стало интересно, что она ищет.

– Но она же Флеминга не знала, так? – уточнила Хейверс.

– Утверждает, что не знала. Но если бы я любил держать пари, я мог бы поспорить на какую угодно сумму, что она точно что-то знает.

– Или хочет что-то узнать, – заметил Нката.

– Да. И такое возможно.

В ткань расследования требовалось вплести еще одну нить, и то, что было почти восемь часов субботнего вечера, не снимало с них этой обязанности. Но управиться можно было и вдвоем. Поэтому, как только детектив-инспектор Нката надел пиджак, осторожно расправил лацканы и отбыл на поиски развлечений, какие сулил субботний вечер, Линли сказал сержанту Хеиверс:

– Есть еще одно дело.

Барбара как раз целилась смятой оберткой от печенья в его мусорную корзину. Она опустила руку и вздохнула:

– Полагаю, речь идет об ужине.

– В Италии редко ужинают раньше десяти часов, сержант,

– Вот это да. Оказывается, я – любительница сладкой жизни, а сама понятия об этом не имею. Но хотя бы сэндвич я успею перехватить?

– Только быстро.

Хеиверс устремилась в сторону офицерской столовой, а Линли набрал номер Хелен. Прослушал двойные звонки, потом опять включился автоответчик, и снова Линли оставил сообщение, оборванное автоматом на полуслове.

– Проклятье, – ругнулся он и хлопнул трубку на место.

– Абсолютно с вами согласна, – сказала вернувшаяся Барбара. – Значит, мы едем? И куда же?

Линли убрал очки в карман пиджака и достал ключи от машины.

– В Уоппинг. – Уже на ходу он продолжал: – Гай Моллисон сделал заявление для средств массовой информации. Сегодня днем оно прозвучало по радио. «Трагедия для Англии, блистательный бэтсмен погиб в расцвете сил, настоящий удар по нашим надеждам вызволить „Прах“ из Австралии, причина серьезно задуматься тем, кто набирает игроков в сборную».

– А это интересно, – заметила Хеиверс, отправляя в рот последний треугольник первой половины сэндвича. – Я об этом как-то не подумала. Флеминга наверняка снова выбрали бы в английскую команду. Теперь его нужно заменить. И кому-то определенно улыбнулась удача.

– Итак, что нам известно о Моллисоне? – уже в машине спросила Хеиверс. Она прикончила сэндвич и теперь искала в кармане брюк что-то еще. Это оказались мятные пастилки, отправив в рот одну, она предложила их Линли, который поблагодарил и тоже взял пастилку. Она пахла пылью, словно Хеиверс подобрала с пола надорванную упаковку, решив – не пропадать же добру.

– Я знаю, что он играл за Эссекс, когда не играл за Англию, и больше ничего, – сказала сержант.

– За Англию он играл последние десять лет, – сообщил ей Линли и начал излагать сведения о Моллисоне, которые узнал из телефонного разговора с Саймоном Сент-Джеймсом, своим другом, ученым-криминалистом и страстным поклонником крикета. – Ему тридцать семь…

– Значит, не так много хороших лет осталось для игры.

–…и женат на адвокате по имени Эллисон Хеппл. Кстати, ее отец в прошлом был спонсором команды.

– Эти ребята вылезают из всех дыр, а?

– Моллисон учился в Кембридже – закончил Пембрук-колледж с довольно хилой третьей степенью по естественным наукам. Играл в крикет в Хэрроу, а затем вошел в сборную Кембриджа. Продолжал играть и после завершения учебы.

– Похоже, образование служило лишь предлогом для игры.

– Мне тоже так кажется.

– Значит, он принял бы близко к сердцу интересы команды, какими бы они ни были.

– Какими бы ни были.

Гай Моллисон жил в районе Уоппинга, претерпевшего значительные урбанистические изменения. Это была та часть Лондона, где огромные викторианские склады высились вдоль узких, мощенных булыжником улиц, идущих вдоль реки. Некоторые склады до сих пор использовались по назначению, хотя одного взгляда на грузовик со сверкавшим на нем ярким логотипом компании по производству одежды для активного отдыха было достаточно для частичного понимания произошедшей с Уоппингом метаморфозы. Он больше не был кишащим людьми криминогенным районом доков, где толкали друг друга на сходнях горластые грузчики, через руки которых проходило все – от краски из ламповой сажи до черепашьих панцирей. Там, где когда-то пристани и улицы были завалены тюками, бочками и мешками, правила бал современность.

Квартира Гая Моллисона находилась в Чайна-силк-уорф, шестиэтажном светло-коричневом кирпичном здании, стоявшем у пересечения Гарнет-стрит и Уоппинг-уолл. В качестве местного цербера выступал консьерж, который, когда подъехали Лин-ли и Хейверс, не слишком бдительно нес службу, усевшись перед маленьким телевизором в крохотной каморке с кирпичным полом у запертого входа на верфь.

– Моллисон? – спросил он, когда Линли позвонил, предъявил удостоверение и сказал, к кому идет. – Ждите здесь, вы оба. Поняли? – Он указал место на полу и удалился в свою каморку с карточкой Линли в руке. Там он ткнул в несколько кнопок на телефонном аппарате под веселый рев телевизионной аудитории, забавлявшейся видом четырех участников соревнования, которые ползли по толстым трубам, заполненным каким-то красным желе. Он вернулся с удостоверением и вилкой, на которую был насажен, похоже, кусочек заливного угря – легкая вечерняя закуска.

– Четыре семнадцать, – сказал консьерж. – Четвертый этаж. Налево от лифта. И не забудьте отметиться у меня, когда будете уходить. Поняли?

Он кивнул, отправил угря в рот и пропустил их. Однако его пояснения оказались излишними. Когда двери лифта раскрылись на четвертом этаже, капитан английской команды ждал их в коридоре. Он стоял, небрежно прислонившись к стене напротив лифта и сунув сжатые в кулаки руки в карманы мятых льняных брюк.

Линли узнал Моллисона по его фирменной черте: дважды сломанному в крикетных баталиях носу с вдавленной и так и не выправленной переносицей. Лицо у него обветрилось от пребывания на солнце, на глубоких залысинах проступила россыпь веснушек. Под левым глазом красовался синяк размером с крикетный мяч – или даже кулак, – и синяк этот по краям уже начал желтеть.

Моллисон протянул руку со словами:

– Инспектор Линли? Мейдстоунская полиция сообщила, что попросила у Скотленд-Ярда подмоги. Как я понимаю, вы и есть эта помощь?

Линли пожал ему руку. Моллисон ответил крепким рукопожатием.

– Да, – ответил Линли и представил сержанта Хейверс. – Бы связывались с полицией Мейдстоуна?

Моллисон кивнул сержанту Хейверс, одновременно отвечая:

– Я с прошлой ночи пытался добиться от полиции какой-то ясности, но вы умеете уходить от ответов, не так ли?

– Какого рода информация вас интересует?

– Я бы хотел узнать, что случилось. Кен не курил, так откуда эта чушь о загоревшемся кресле и сигарете? И как в течение двенадцати часов загоревшееся кресло и сигарета могли превратиться в «предполагаемое убийство»? – Моллисон снова прислонился к беленой кирпичной стене. – Честно говоря, у меня, наверное, просто реакция: до сих пор не могу поверить в его смерть. Ведь только в среду вечером я с ним разговаривал. Мы поболтали. Распрощались. Все было замечательно. И вот такое.

– Об этом телефонном звонке мы и хотели с вами поговорить.

– Вы знаете, что мы разговаривали? – У Молли-сона вытянулось лицо. Потом он заметно расслабился. – О, Мириам. Конечно. Она сняла трубку. Я забыл. – Он снова сунул руки в карманы и поудобнее прислонился к стене, словно собирался надолго здесь задержаться. – Что я могу вам рассказать? – Он с бесхитростным видом переводил взгляд с Линли на Хейверс, как будто в том, что их встреча протекала в коридоре, не было ничего необычного.

– Мы можем войти в вашу квартиру? – спросил Линли.

– Это не очень-то удобно, – сказал Моллисон. – Мне бы хотелось уладить это дело здесь, если можно.

– Почему?

Он кивнул в сторону квартиры и сказал, понизив голос:

– Из-за моей жены, Эллисон. Мне бы не хотелось лишний раз ее волновать. Она на восьмом месяце и неважно себя чувствует. Все так зыбко.

– Она знала Кеннета Флеминга?