– Обезвожен, – сказал Крис. – Нужно внутривенное.

– У нас нет…

– Знаю. Присмотри за ним. Не дай ему встать. – Он ушел на кухню. Включил воду. Пес на столе закрыл глаза. Дыхание замедлилось. Лапы начали подергиваться. Глазные яблоки под веками задвигались взад-вперед.

– Крис! – крикнула я. – Скорей!

Тост стоял рядом, тычась мне в руку. Джем удалился в угол, где что-то жевал.

– Крис! – И тут он вошел с миской воды. – Он умирает. Мне кажется, он умирает.

Крис поставил воду и наклонился над псом. Понаблюдал, положив ему на бок ладонь.

– Он спит, – сказал он.

– А лапы? А его глаза?

– Он видит сон, Ливи. Животные, между прочим, видят сны, как мы. – Он окунул пальцы в воду, поднес их к носу бигля. Нос шевельнулся. Пес приоткрыл глаза. Слизнул капли с пальцев Криса. Язык у него был почти белым.

– Да, – сказал Крис. – Именно так. Медленно. Понемножку.

Он поил бигля, казалось, целую вечность. Закончив, осторожно перенес его на пол, на устроенную из одеял лежанку. Тост, приковыляв, обнюхал край лежанки. Джем оставался на своем месте, жуя найденный где-то кусок сыромятной кожи.

Когда я спросила Криса, где он был и что случилось, с другого конца баржи донесся мужской голос.

– Крис? Где ты? Я только сейчас получил сообщение. Извини.

– Сюда, Макс, – позвал Крис.

К нам присоединился не очень молодой мужчина. Лысый, один глаз прикрыт повязкой. Одет он был безупречно: темно-синий костюм, белая рубашка, галстук в крапинку. Он нес черный чемоданчик, какие обычно носят врачи. Посмотрел на меня, потом на Криса. Он явно сомневался.

–При ней можно, – сказал Крис. – Это Ливи. Мужчина кивнул мне и, тут же забыв о моем существовании, обратился к Крису:

– Что вам удалось?

– Я забрал вот этого, – ответил Крис. – Роберт взял двух других. Его мать – четвертого. Самый тяжелый этот.

– Что еще?

– Десять хорьков. Восемь кроликов.

– Где?

– У Сары и у Майка.

– А этот? – Он присел, чтобы разглядеть пса. – Ничего. Я вижу. – Он открыл чемоданчик. – Уведите остальных, – попросил он, кивнув на Тоста и Джема.

–Вы же не собираетесь усыплять его, Макс? Я могу его выходить. Только дайте мне все, что нужно. Я о нем позабочусь.

Макс поднял глаза.

– Уведи собак, Крис.

Я сняла с гвоздей поводки.

– Идем, – позвала я Криса.

Ушли мы не дальше пешеходной дорожки и стали наблюдать, как собаки носятся по ней до моста. Обнюхивают стену, часто останавливаются, чтобы пометить. Подбегают к воде и лают на уток. Громко хлопая ушами, Джем отряхнулся, словно после купания. Тост сделал то же самое, потерял равновесие, тяжело плюхнулся на культю, снова вскочил. Крис свистнул, и они помчались к нам.

Вышел Макс.

– Ну что? – спросил Крис.

– Даю ему сорок восемь часов. – Макс захлопнул чемоданчик. – Я оставил вам таблетки. Кормить вареным рисом и молотой ягнятиной. По полмиски. Посмотрим, как будет.

– Спасибо, – сказал Крис. – Я назову его Винз.

– Я бы назвал его необыкновенным везунчиком.

Макс потрепал Тоста по голове, когда тот подбежал к нам, а Джема ласково потянул за уши. – Этот готов для переселения, – сказал он Крису. – В Холланд-парке есть одна семья.

– Не знаю. Посмотрим.

– Ты не можешь держать их всех у себя.

– Я это понимаю.

Макс посмотрел на часы.

– Ну хорошо, – заключил он и дал собакам по печеньицу. – Тебе нужно выспаться, – сказал он Крису. – Молодцы. – Кивнул мне второй раз и пошел по направлению к мосту.

Крис разложил свою постель в собачьем уголке. Остаток утра он проспал рядом с Бинзом. Тоста и Джема я увела в мастерскую и, пока они забавлялись с какой-то пищащей игрушкой, попыталась расставить коробки, прибрать инструменты и доски. То и дело я принимала по телефону сообщения. Все они были какими-то загадочными, например: «Передайте Крису „да“ по псарне Вейл-оф-Марч», «Ждем на Лондри-Фарм», «Пятьдесят голубей в Ланкаширской ПАЛ», «По Бутсу пока ничего, ждем вестей от Сони». К тому моменту, когда в четверть первого Крис встал, я поняла то, чего раньше по своей тупости не видела.

Мне помогли новости на радио Би-би-си, в которых сообщили, что именно совершило прошедшей ночью Движение по спасению животных. Когда Крис вошел в мастерскую, кто-то из интервьюируемых как раз гневно вещал:

– …бездумно вычеркнуты пятнадцать лет медицинских исследований из-за их слепого упрямства.

Крис остановился на пороге с чашкой чая в руке. Я внимательно посмотрела на него и сказала:

– Ты воруешь животных.

– Именно этим и занимаюсь.

– Тост?

– Да-

– Джем?

– Капюшонные крысы?

– И кошки, и птицы, и мыши. И пони попадаются. И обезьяны. Очень много обезьян.

– Но… но это же противозаконно.

– А то.

– Тогда почему ты… – Это было непостижимо. Крис Фарадей, самый добропорядочный из граждан. Кто же он, интересно? – И что же они с ними делают? С животными? Что?

– Что хотят. Пробуют на них электрический шок, ослепляют, вскрывают черепные коробки, дырявят желудки, разрушают спинной мозг, поджигают. Что хотят, то и делают. Это же только животные. Они не могут чувствовать боли. Несмотря на центральную нервную систему, подобную нашей. Несмотря на рецепторы боли и нейронную связь между этими рецепторами и нервной системой. Несмотря на… – Тыльной стороной ладони он вытер глаза. – Извини. Сорвался на проповедь. Ночь была длинной. Мне нужно заняться Бинзом.

– Он будет жить?

– Сделаю все, что могу.

Он оставался с Бинзом весь день и всю ночь. На следующее утро пришел Макс. Они крупно поговорили. Я слышала, как Макс сказал:

– Послушай меня, Кристофер. Ты не можешь… А Крис его перебил:

– Нет. Буду.

В конце концов Крис победил, потому что согласился на компромисс: Джем благополучно отправился к хозяевам, которых нашел для него в Холланд-парке Макс; мы оставили себе Бинза. И когда баржа была достроена, она стала местом для реабилитации других животных, похищенных под покровом ночи, центром, из которого тянулись нити тайной власти Криса.

Власть. Когда мы увидели фотографии того, что случилось на реке днем в прошлый вторник, Крис заявил, что для меня настало время сказать правду.

– Ты можешь все это остановить, Ливи. Это в твоей власти.

И как странно было слышать эти слова, потому что именно власти я всегда и жаждала.

Как видно, в этом я похожу на свою мать больше, чем мне хотелось бы. Пока я училась ухаживать за животными, сидела на своих первых собраниях Движения и устраивалась на работу, которая могла бы приносить нам пользу – я стала техником самой низшей категории в лечебнице лондонского зоопарка, – мать осуществляла планы относительно Кеннета Флеминга. Как только она узнала, что у него есть тайная мечта играть в крикет за сборную Англии, она получила возможность углубить мнимую трещину, оторую так стремилась увидеть в его браке с Джин Купер. Мать не могла уразуметь, что Кеннет и Джин могли быть не только совместимы, но и счастливы друг с другом и довольны жизнью, которую им удалось наладить для себя и своих детей. Ведь все же по уровню интеллекта Джин уступала Кеннету. Хотя и заманила его в ловушку брака, которому он подчинился во имя долга и ответственности, но уж конечно не во имя любви. И крикет мог стать средством его освобождения.

Она действовала продуманно и без спешки. Кеннет по-прежнему играл в крикетной команде типографии, поэтому она начала посещать матчи с его участием в Майл-Энд-парке. Сперва ее появление у кромки поля со складным стулом и в защищавшей от солнца шляпе смущало рабочих. Для парней из «ямы» она была «мэм», так что и они, и их семьи сторонились ее.

Но мать это не обескуражило. Она к этому привыкла. Она знала, какое величественное зрелище являет собой в своих летних нарядах, с подобранными в тон туфлями и сумочками. И сознавала, какая пропасть отделяет ее от ее наемных работников. Но она была уверена, что со временем завоюет их доверие. На каждом матче она чуть дольше общалась с женами игроков, заговаривала с их детьми. Она стала одной из них, и постепенно игроки и их семьи привыкли и даже ожидали ее присутствия на матчах.