И капитан Блэк мысленно посылал ругательства по адресу этого непрерывного зюйд-оста и по временам пощупывал два заряженные револьвера-бульдога в своих карманах.

Капитан Блэк, которого все так не любили и в то же время так боялись, ни с кем никогда не говорил и со штурманом обменивался лишь приветствиями да отрывистыми служебными разговорами. Все свободное от вахт время и когда ничто не представляло какой-нибудь опасности для «Диноры», требовавшей присутствия капитана наверху, он проводил в своей каюте за книгой или погруженный в какие-то думы, делавшие его суровое лицо еще более угрюмым, словно бы эти думы или воспоминания были очень тягостны и неприятны.

И каюта капитана Блэка была довольно странная каюта.

Убрана она была с изяществом и со вкусом, редкими в капитанских каютах на купеческих кораблях и свидетельствовавшими о привычке и любви Блэка к комфорту и роскоши.

Большой, покрытый клеенкой стол посредине каюты, щиты (стены) которой были из красного дерева с украшениями из черного. Около стола два массивные кресла. Кругом борта диван, обитый черным сафьяном. Библиотечный шкап черного дерева был полон книг, а по стенам висело несколько фотографий, среди которых в нескольких видах красовался портрет одной молодой женщины. Один из них был прострелен, — небольшая дыра виднелась у самого виска. Большие иллюминаторы, прорубленные в корме, позволяли любоваться чудным видом беспредельного океана, а два небольшие крошечные оконца, задернутые занавесками и выходившие на палубу, позволяли капитану, не выходя из каюты, видеть всю палубу брига. Входная дверь в каюту поражала своей толщиной и изнутри была окована железом. И в ней было небольшое отверстие, в которое можно было просунуть дуло ружья. Люка на потолке не было.

За тяжелой портьерой, отделяющей часть каюты, маленькая привинченная к борту койка, умывальник, шифоньерка, и в одном углу, расставленные в стойках, несколько карабинов и штуцеров. Над койкой висел ковер из мягкой яркой ткани, и на нем — в черной матовой раме портрет той же молодой женщины, фотографии которой висели по стенам каюты.

На портрете можно было видеть необыкновенно интересное и выразительное лицо молодой смуглой брюнетки лет тридцати, с большими задумчивыми и даже грустными глазами, в бальном ярко-пунцовом платье, с открытой шеей и руками. На одной из этих маленьких рук с тонкими и длинными пальцами было обручальное кольцо и маленький брильянт на слегка изогнутом мизинце; а на другой руке — черное небольшое колечко на безымянном пальце. В углу портрета было начертано маленькими буквами: «Динора Браун».

Под рамкой висел небольшой кинжал и пучок засохших роз.

У самой койки, в клеенке, покрывавшей пол всей капитанской каюты, было вырезано отверстие для люка, и это отверстие было прикрыто железной покрышкой, на которой висел замок. Люк этот вел в небольшое пространство под капитанской каютой.

Рядом с этим роскошным помещением капитана, за входными дверями, была каюта-буфет, в которой жил капитанский слуга, пятнадцатилетний негр Джек.

Этот негр да еще бульдог Тигр, кажется, были единственными существами на бриге, привязанными к мрачному капитану.

Собираясь на вахту с полуночи до шести, Чайкин заметил, что великан негр Сам и Чезаре уже поднялись и о чем-то шепчутся. Но как только они увидали, что Чайкин проснулся, шепот их тотчас же прекратился, и они вышли из каюты.

Разбудив Долговязого, Чайкин с последним ударом колокола, пробившего восемь склянок, был уже наверху и стал у руля.

Ночь была превосходная, теплая. Светила луна, часто показываясь из-за облаков, и ярко мигали звезды. Ветер, по-прежнему противный, стихал, и «Динора» лениво шлепала в воде узла по два, по три в час.

На вахту вступил штурман Гаук, заменив капитана, ушедшего к себе в каюту.

Пользуясь этим, вахтенные матросы скоро сладко задремали, сидя в «бухтах» снастей или примостившись к борту. Только Гаук и Чайкин бодрствовали.

— Вы на румбе, Чайк? — спросил штурман.

— На румбе, сэр! — отвечал Чайкин.

— Что-то ветер стихает.

— Стихает, сэр. И руля плохо слушать стала «Динора», сэр.

— Как бы совсем не заштилело.

— А быть может, к перемене ветра, сэр…

— Давно бы пора, Чайк…

Бриг теперь еле подвигался… Ветер совсем стихал, и паруса тихо пошлепывали.

Луна скрылась за облака, и темнота окутала палубу.

В эту минуту Чайкину показалось, что кто-то прошел мимо, направляясь к дверям капитанской каюты.

«Верно, сам капитан или Джек», — подумал Чайкин, зная, что никто из матросов не смел переступить порога капитанской каюты и никогда капитан никого из матросов не звал: чтобы дать знать о чем-нибудь капитану с вахты, был проведен с ютовой площадки звонок и, кроме того, была переговорная трубка.

Гаук, посматривавший на горизонт, тоже ничего не заметил.

А между тем действительно двери капитанской каюты, почему-то незапертые, как бывало обыкновенно, бесшумно отворились, и на пороге появилась громадная фигура великана Сама и остановилась, боязливо посматривая на загоревшиеся глаза Тигра, который глухо заворчал, готовый броситься на вошедшего, если бы капитан Блэк, сидевший на диване, не держал бульдога за ошейник.

— Смирно, Тигр. Сиди смирно. Не смей ворчать! — тихо проговорил капитан.

И Тигр тотчас же лизнул руку хозяина и покорно улегся у его ног.

Капитан вынул револьвер и, обращаясь к негру, сказал чуть слышно:

— Подойди поближе… несколько шагов… теперь остановись.

Негр в точности исполнил приказание.

— Ну, говори, что ты, подлая тварь, имеешь мне сказать… Что против меня затевает Чезаре?.. Ведь ты для этого просил позволения видеть поближе твою злодейскую харю!

— Да, сэр! — отвечал Сам, изгибаясь и вращая белками.

— Говори… только покороче! — презрительно вымолвил капитан…

— Несколько слов, сэр… Всего только десять слов, если позволите, капитан…

Этот великан, с громадной отвратительной черной курчавой головой, видимо чувствовал страх перед капитаном, так как его голос вздрагивал и слова с трудом слетали с его выпяченных, толстых кроваво-красных губ. Но вместе со страхом животного, боящегося более сильного человека, у Сама в то же время жила и сильная ненависть, глубоко запрятанная в тайниках его души, к этому белому человеку за то нескрываемое презрение, какое этот белый всегда выказывал негру, точно считая его ниже собаки. Кроме того, у Сама были и старые счеты с капитаном, еще не сведенные, за жестокое наказание плетьми, которому в прошлом году подверг его капитан.

О, он до сих пор не забыл этих плетей и с большим удовольствием задушил бы своими молотами-руками это тонкое горло янки, если бы не боялся быть убитым при первой же попытке.

И, стараясь побороть свой страх, негр продолжал чуть слышно:

— Чезаре собирается подговорить всех взбунтоваться, сэр…

— А дальше?

— И выкинуть вас за борт, сэр… к акулам, сэр… Акул здесь много, сэр…

— А потом что?

— А «Динору» сжечь в море, вблизи берега, сэр… А самим на шлюпках добраться до берега, сэр, и погулять на денежки, которые найдут у вас, сэр…

— И все согласны?

— Еще митинга не было, сэр… Но скоро будет… Только Чайка и Долговязого не пригласят… Они не согласятся…

— Почему?

— Они, сэр, другого полета птицы.

— Не такие мерзавцы, как все вы? — усмехнулся капитан Блэк.

— Не такие, сэр… И Чезаре их тоже хочет отправить к акулам, сэр… И всех, кто не согласится…

— Однако я думал, что Чезаре умнее! — промолвил капитан.

И с этими словами он достал со стола золотой и, бросив его негру, сказал:

— Возьми, подлец… И, если что будет нового, опять приходи…

В эту минуту сверху донесся какой-то гул и в то же мгновение громовой голос Гаука.

— Убирайся, и чтоб тебя никто не видел! — сказал капитан.

Негр выскочил из каюты и замер от страха: луна светила вовсю, и Чезаре его увидел…