– Я обычно немного выпиваю после обеда. Что хочешь: бурбон или опять-таки бурбон?

– Отлично.

Его готовка меня приятно удивила. Тушеное мясо, хоть и незамысловатое, хорошо приготовленное, было не тем, чего ожидаешь от двухсотсемидесятифунтового мужчины в мятом полицейском мундире. Тут больше подошел бы пережаренный бифштекс.

Одна из причин приглашения прояснилась сразу же:

Белому Медведю редко с кем удавалось говорить по душам. Весь ужин он говорил не о моей предполагаемой попытке самоубийства, не о новой трагедии, случившейся в городе, – он говорил о рыбалке. Удочки, наживка, морская и речная рыбалка, рыбалка раньше и сейчас, и “На Мичигане считают, что их лосось лучше всего, но нашу форель я не променяю на десяток этих лососей”, и “Иногда я просто люблю посидеть с удочкой в тени, без всякого клева, как какой-нибудь дедуля”. Под этот разговор я сжевал несколько ломтей сочного мяса с овощами и густой подливкой.

Он отнес тарелки в раковину и, судя по звуку, залил водой; потом вернулся с бутылкой “Дикой индейки” под мышкой, чашкой с кубиками льда в одной руке и двумя бокалами в другой.

– Мне кое-что пришло в голову, – сказал я, пока он ставил все это на стол.

– Что же?

– Мы все одиноки – все четверо. Дуэйн, Пол Кант, ты и я. У тебя ведь была жена? – обстановка дома делала ответ очевидным; дом Белого Медведя странно напоминал мне дом Пола Канта, только он хранил следы вкуса более молодой женщины, жены, а не матери.

– Была, – он разлил бурбон и откинулся на диване, положив ноги на кофейный столик. – Сбежала, как и твоя. Уже давно. Оставила мне сына.

– У тебя есть сын, Белый Медведь?

– Да. Живет здесь, в Ардене.

– Сколько ему лет?

– Скоро двадцать. Его мать сбежала, когда он был еще маленьким. Он не особо ученый, но смышленый. Помогает разным людям с ремонтом. У него своя квартира. Я хотел бы, чтобы он служил в полиции, но у него свои идеи. Но он хороший парень. Верит в закон, не то, что другие.

– А почему ты или Дуэйн не женились снова? – я хлебнул большой глоток бурбона.

– У меня есть причины. В полицейской работе жена только мешает. Это ведь круглые сутки. Кроме того, я не встретил ни одной женщины, которой мог бы доверять. А старине Дю-эйну женщина вообще нужна только для того, чтобы готовить и убирать, а это с успехом делает его дочь.

Я поймал себя на том, что расслабляюсь, уверяю себя, что это просто разговор двух старых друзей. Свет ламп серебрил намечающуюся лысину Белого Медведя. Его глаза были полузакрыты.

– Думаю, ты прав. По-моему, он просто ненавидит женщин. Может, он и есть твой убийца.

Белый Медведь засмеялся:

– Ах, Майлс, Майлс. Он ведь не всегда ненавидел женщин. Одна из них ему очень даже нравилась.

– Та полька?

– Не совсем. Как ты думаешь, почему он так назвал свою дочь?

Я взглянул на него и обнаружил, что его полузакрытые глаза внимательно наблюдают за мной.

– Да-да. Я думаю, он потерял свою невинность с крошкой Алисон Грининг. Ты не каждое лето был здесь и не все видел, но говорю тебе, она его с ума сводила. Может быть, она и ночевала в его постели, а скорее всего трахнулась с ним стоя, где-нибудь в стогу – не знаю. Но она жутко его изводила. Наверное, поэтому он и сделал в конце концов предложение той польке.

Шок еще колотил меня дрожью:

– Ты говоришь, он потерял невинность с Алисон?

– Да. Он сам мне рассказал.

– Но ей ведь было тогда не больше тринадцати.

– Точно. Но он сказал, что она знала об этом гораздо больше, чем он.

Я вспомнил про учителя рисования:

– Не верю. Он врет. Она же все время смеялась над ним.

– И это верно. Его мучило то, что она предпочитала тебя ему, когда ты был рядом. Он ревновал, – он склонился над столом и подлил себе виски, не добавляя льда. – Так что теперь ты видишь, что не должен был называть эту фамилию. Ты сыплешь соль на его раны. Не хочу тебя учить, Майлс, но ты мог бы хоть раз сходить в церковь. От тебя отстанут, если увидят, что ты ведешь себя так же, как они. Посидишь, послушаешь мудрые речи пастора Бертильсона. Удивительно, как все норвежцы в долине любят эту старую шведскую крысу. Он, кстати, рассказал мне, что ты что-то стащил у Зумго. Вроде бы, книгу.

– Смешно.

– Вот и я ему так сказал. А что с этим твоим самоубийством? В этом есть хоть сколько-нибудь правды?

– Никакой. Или это случайность, или кто-то пытался меня убить. А может, предупредить.

– Предупредить о чем?

– Белый Медведь, твой отец так и не узнал, кто звонил ему в ту ночь, когда утонула моя кузина? Он покачал головой:

– Выкинь это из головы, Майлс. Мы говорим о том, что происходит сейчас, а не двадцать лет назад.

– Нет, а все-таки?

– Черт побери, Майлс, – он вылил в рот то, что осталось в его бокале, и налил еще. – Я же говорю: выкинь это из головы. Нет. Не узнал. Теперь ты доволен? Так говоришь, эта история с газом произошла случайно?

Я кивнул, раздумывая, о чем он заговорит дальше.

– Знаешь, хотелось бы не вмешивать в это Туту Сандерсон, а то она всем рассказывает свою версию, которая сильно отличается от твоей. Хочешь еще выпить?

Мой бокал был пуст.

– Давай. Составь мне компанию. Мне вечером нужно выпить пару рюмок, чтобы заснуть. Если Локкен арестует тебя за вождение в пьяном виде, я за тебя похлопочу.

Я налил себе бурбона и добавил льда. На Белого Медведя алкоголь, казалось, производил не больше действия, чем кока-кола.

– Послушай, – сказал он. – Я все делаю, чтобы избавить тебя от неприятностей. Ты мне нравишься, Майлс. Я не хочу, чтобы наши добрые горожане сжили тебя со свету, да и меня заодно за то, что я с тобой якшаюсь. Давай договоримся: забудь про это дело с Лараби, а я забуду про то, что ты упер книгу у Зумго. У тебя и без этого достаточно хлопот.

– Эти письма, например.

– Ага. Или смерть твоей жены. И есть еще кое-что. Ты, мне кажется, боишься, Майлс. Чего?

– Постой, – я почувствовал такой же холод, как в старом доме Апдалей. – Ты к этому вел дело весь вечер?

– Может быть. Видишь ли, я просто полицейский, который пытается расследовать дело. Что хуже всего, оно разрастается.

– Да. Еще одна девушка.

– Может быть, и так. Но лучше не болтать об этом, потому что тело пока не найдено. Мы даже не знаем, есть ли тело. Девушка по имени Кэндис Мичальски, хорошенькая, семнадцати лет, пропала вчера вечером. Часа через два-три после того, как я высадил тебя возле твоего “нэша”. Она сказала родителям, что идет играть в боулинг, – мы проезжали “Боул-А-Раму” по пути из города, – и не вернулась. И в “Боул-А-Раму” не пришла.

– Может, она сбежала, – руки у меня дрожали, и я сел на них.

– На нее не похоже. Она была лучшей ученицей. Член ассоциации “Будущие учителя Америки”. На следующий год должна была ехать учиться в Ривер-Фоллс. Примерная девочка, Майлс, не из тех, кто убегает из дома.

– Странно. Странно, как прошлое держит нас. Мы только что говорили про Алисон Грининг, которая до сих пор... которую я до сих пор помню, и мы все трое ее знали, и люди все еще помнят о ее смерти.

– Ну, вы с Дуэйном знали ее получше, чем я, – он усмехнулся. – Но речь сейчас не о ней. Теперь я дрожал уже весь.

– И теперь арденская девушка с польской фамилией убегает или исчезает, совсем как невеста Дуэйна...

– И ты устраиваешь в доме своей бабки музей. Да, речь все-таки не об этом. Я говорил с этими Мичальски – они расстроены, конечно, – и опросил их никому пока не говорить про Кэндис. Пусть скажут, что она уехала к тетушке в Спарту или еще что-нибудь. Может, скоро она пришлет им открытку из колонии нудистов в Калифорнии. Может, мы отыщем ее тело. Если она мертва, то, может быть, мы успеем поймать убийцу прежде чем начнется истерика. Я предпочту аккуратный арест, и убийца, по-моему, тоже. Во всяком случае, здоровая часть его рассудка, – он вытянулся на диване, подложив руки под голову. Сейчас он походил на больного старого медведя, упустившего рыбу. – А зачем тебе понадобилось красть ту книгу у Зумго? Это ведь в самом Деле ужасно глупо.