Мысли вспыхивали и гасли, как огоньки на панели управления звездолетом. Нимфы, убегая от преследователей, превращались в деревья. Уж не одна ли из этих сказочных женщин глянула на него прекрасными очами сквозь побеги, которые - вот они - никуда не делись?
Он зажмурился, гадая: а вдруг привиделось от ранения в голову, и, если так, то видение не вдруг исчезнет. С такими жаль расставаться - плевать, истинны они или нет.
Открыл глаза. Видение исчезло.
"Это та антилопа глядела, - подумал он. - Увернулась, забежала за куст и глянула. Это ее глаза. А мое темное начало нарисовало вокруг них голову, длинные черные кудри, нежную белую шею и пышную грудь... Нет! Антиистинно! Это мой зараженный разум от потрясения мгновенно открылся тому, что в нем гноилось, копошилось все это время на корабле, где не то что живых женщин даже изображений на магнитозаписи..."
И подавился рвотой, вмиг забыв о глазах. Отвратительное зловоние ударило в ноздри. "Жучи вус-мерть перепугались", - мелькнула догадка. У них в таких случаях непроизвольно срабатывает сфинктер, перекрывающий "пугпузырь". Этот орган, расположенный сзади ниже поясницы, служил неразумным предкам членистоногих оздвийцев мощным оборонительным оружием. Примерно такое же использует на Земле жук-бомбардир. Теперь этот почти рудиментарный орган служит лишь для разрядки сильнейшего нервного напряжения. На славу срабатывает "пугпузырь", но не без закавыки. Например, жучам-психиатрам приходится носить противогазы или работать при широко открытых окнах...
Кеоки Эмайель Порнсен с помощью Движенечки выкарабкался из-под куста, куда его вышвырнуло. Торчащее брюхо, лазоревый мундир с белыми нейлоновыми крыльями, притороченными к спине кителя, делали его похожим на жирного голубого жука. Порнсен выпрямился, сдернул маску. В лице - ни кровинки. Трясущимися пальцами завозил по скрещенным песочным часам и мечу, эмблеме Союза ВВЗ на груди. Наконец нашарил нужный клапан. Раздернул магнитную застежку, вытащил пачку "Серафимских". Зажал сигаретину в зубах, но никак не мог примериться к трясущемуся концу трясущейся зажигалкой.
Хэл поднес к кончику сигареты Порнсена головку своей зажигалки. Уверенной рукой.
Тридцать с лишним лет выучки позволили глубоко скрыть усмешку, просившуюся на губы.
Порнсен принял услугу. Но секундой позже губы у него задергались и стало ясно: он понял, насколько потерял перевес над Ярроу. Нельзя было вперед по зволять этому типу выставляться с услугами, даже по таким мелочам - надо было сходу рубануть семихвосткой. Порнсен учуял это. И все же произнес, как положено:
- Хэл Шэмшайель Ярроу...
- Буверняк, авва, слушаю и повинуюсь, - как положено, ответил и Хэл.
- Сию же минуту объясни мне, что произошло.
Удивился Хэл. Голос у Порнсена оказался много мягче, чем ожидалось. Однако расслабляться нельзя. Вдруг Порнсен решил подстеречь и ударить врасплох, когда Хэл душевно будет не готов к нападению.
- Я - или, вернее сказать, Обратник во мне - отклонился от истиннизма. Я, то есть мое темное начало, с умыслом ускорило псевдобудущее.
- Неужели? - сказал Порнсен спокойно, но не без злости. - Значит, говоришь, твое темное начало, Обратник в тебе все это натворили? С тех пор, как ты говорить научился, только это я от тебя и слышу. До каких пор ты будешь кивать на других? Ведь знаешь, по крайней мере, обязан знать после того, как тебя вот этой самой рукой столько раз пороли, что в ответе всегда ты и только ты один. Когда тебя учили, что отклоняться от истиннизма тебя побуждает твое темное начало, тебя еще учили и тому, что Обратник ничего не добьется до тех пор, пока ты, твое истинное начало, Хэл Ярроу, не вступит с ним в тайный сговор.
- Насчет этого буверняк, мой возлюбленный АХ, как всегда и повсюду буверняк левая рука Впередника, - ответил Хэл. - Вы только одну малюсенькую подробность из виду упускаете.
И злости у него в голосе хватало поспорить со злостью в Порнсеновом.
- Что за намеки? - взвизгнул Порнсен.
- А такие намеки, что вы тоже при том присутствовали. И, значит, виноваты не меньше моего, - торжествующе объявил Хэл.
Порнсен заморгал. И заскулил:
- Но... но ведь ты же вел эту пакость колесатую!
- А без разницы, как вы сами мне всегда говорили, - ответил Хэл, самоуверенно ухмыляясь. - Вы согласились участвовать в столкновении. Если бы не согласились, мы зверюгу не задели бы.
Порнсен помолчал, пыхнул сигаретиной. Рука у него ходуном ходила. Пальцы перебирали семь кожаных хвостов плети, пристегнутой к поясу, и Хэл глаз не спускал с этой руки.
- Достойна сожаления гордыня твоя, прискорбно самоуправство, которое так и лезет из тебя при каждом удобном случае. Именно этим изъянам нет места во Вселенной, как являет ее человечеству Впередник, да будет вовек истинно его имя, - завел Порнсен, пыхнул сигаретиной и продолжил: - Две дюжины мужиков и баб отправил я на ВМ, да простит им Впередник, если возможно! Не по мне это было, поскольку любил я их всем сердцем, всеми началами. Рыдая, закладывал я их святой иерархии, потому что сердце у меня любящее и нежное, - пыхнул он сигаретиной. - Но то был мой долг, долг ангела-хранителя корчевать отвратную заразу в особи, не дать ей разрастись и пожрать тех, кто ступает вослед Сигмену. Антиистиннизм терпим быть не может. Особь слаба и хрупка, выставлять ее на соблазны нельзя.
Еще одна затяжка, вздох и продолжение.
- Я твой АХ с самого дня твоего рождения. Как уродился ты непокорен, так и остался. Но в послу шании и раскаянии мог быть возлюблен, и любовь моя тебя не оставила.
Мурашки пошли по спине у Хэла при виде того, как рука Порнсена охватила рукоять орудия любви, пристегнутого к поясу.
- Тебе еще восемнадцати не было, когда ты отклонился от истиннизма и проявил слабость по отношению к псевдобудущему. То было, когда ты вздумал стать ШПАГ'ом, а не узкопрофильным. Я тебя предупреждал: "Будешь ты у людей сбоку-припеку, если полезешь в ШПАГ'и". Но ты стоял на своем. Поскольку в ШПАГ'ах есть нужда, поскольку начальство решило иначе и я уступил, и заделался ты в ШПАГ'и.
Еще затяжка.
- Чуял я, что-то тут не буверняк. Но когда я подобрал тебе бабу, в самый раз тебе в жены, - это мой долг и право, ибо кто, как не любящий АХ, знает, что за баба тебе под пару? - открылась мне подлинная бездна твоей гордыни и закоснелого антиистиннизма. Ты спорил, ты возражал, ты через мою голову лез и целый год проманежил, пока наконец смирился и обженился. Год антиистинного поведения, который обошелся Госуцерквству в живое существо, ему тобою недоданное...