И глянул на Макнеффа. Тот стоял на четвереньках, выпучив глаза, и тряс головой, как раненый медведь.

- Вас, Хэл, я в число хищников не включаю. Вы вольны идти, куда пожелаете, вольны делать все, что вам угодно, - сказал Лопушок.

Хэл сел на стул. Заговорил осипшим от скорби голосом:

- Всю жизнь, всю жизнь я к этому стремился. К свободе идти, куда хочется, и делать, что хочется. Но зачем теперь мне эта свобода? Никого у меня нет, ничего у меня нет...

- У вас есть очень многое, Хэл, - перебил Лопушок. Слезы катились у него по длинному носу и собирались на кончике в крупные дрожащие капли: - У вас есть дочери, которые нуждаются в вашей заботе и любви. Извлечение из тела матери они перенесли хорошо, в инкубаторе им быть недолго, малютки из них выйдут очаровательные. Они ваши точно так же, как будь они детьми от земной женщины. Даже похожи на вас, в женском облике, разумеется. Ваши гены - это их гены. Что за разница, каким путем это достигнуто: редупликацией хромосом или фотокинезом? И без подруг вы не останетесь: у Жанетты есть тетки, есть сестры, все юные, все красавицы. Уверен, что мы найдем, где они прячутся.

Хэл закрыл лицо руками и сказал:

- Спасибо, Лопушок, но это не по мне.

- Не сию минуту, - мягко сказал Лопушок. - Но не век же горевать. Жизнь снова предложит свои дары.

Кто-то вошел. Хэл оглянулся - это была медсестра.

- Доктор Лопушок, мы убираем после операции. Может, этот Безносый желает глянуть на прощанье?

Голова у Хэла затряслась. Лопушок подошел, взял за руку у плеча.

- Вид у вас, как перед обмороком, - сказал он. - Сестра, у вас далеко нюхательная соль?

- Не надо. Нужды нет, - сказал Хэл.

Появились две жучи-медсестры с каталкой. Укрытый белой простыней, там лежал взломанный панцирь, а в нем то, что прежде было Жанеттой Растиньяк. Из-под простыни во всю подушку роскошным веером рассыпались черные кудри.

Хэл не встал. Он сидел на стуле, всхлипывал и бормотал:

- Жанетта-Жанетта! Если бы ты любила меня по-настоящему, ты бы мне сказала...