Давнишняя и за давностью позабытая всеми история, которую я хочу рассказать вам, началась, пожалуй, второго сентября, когда счастливчик Димка наладил свой велосипед и впервые выехал из дому на Ермолаевку…

Этот день оказался воскресеньем. А что может быть приятней, отсидев первый день занятий в школе, на второй уже отдохнуть от них?

Димка лишь две недели назад поселился в поселке Шахты, который еще недавно состоял всего из нескольких домиков по ту сторону горы Долгой, а сегодня уже взобрался на ее вершину и теперь катился вниз по склону, к селу Ермолаевке, грозя поглотить со временем как Ермолаевку, так и деревню Холмогоры, что прилепились на скале Долгой вправо от поселка Шахты. Случиться это должно было в самые, ближайшие годы, а пока Холмогоры оставались деревней, Ермолаевка упорно сохраняла за собой звание села, и горы вокруг них были покрыты лесами.

Для Димки, коренного горожанина, только что приехавшего с родителями из Донбасса, открылся какой-то новый, непонятный ему мир, где даль нельзя охватить взглядом. И новые запахи кругом: сена, пшеницы, земли… Оказалось, что земля наша пахнет по-разному, и запахи породы в терриконах Донбасса ничего общего не имеют с запахом пашни…

Со дня приезда Димка мечтал исследовать дальний, за Ермолаевкой, горизонт, и его не покидало странное чувство, словно никто никогда еще не вступал в этот простор, словно он окажется открывателем…

Все утро Димка клеил велосипедную камеру, потом смазал как следует конуса и лишь к обеду вывел велосипед на пыльную дорогу перед домом.

Дороги поселка Шахты оказались невероятно пыльными. Возможно, потому, что на горе Долгой, где, как утверждали геологи, несметные запасы каменного угля, пласты которого выходят почти на поверхность земли, – на этой самой горе абсолютно не было воды. Она сверкала внизу, в трех ермолаевских прудах и в узенькой, метров пять шириной, речке. Но качать воду на двухсотметровую высоту оказывалось делом невыгодным. Геологи лихорадочно бурили Долгую, отыскивая подземные воды для артезианских скважин. А пока дважды в сутки – утром и вечером – улицы поселка Шахты оглашались радостным криком:

– Во-да-а! Во-да-а! Во-да-а!

Это сообщали о ней шоферы, развозившие воду в специальных цистернах.

Крик начинался в одном конце улицы и затихал в другом. Машины медленно ползли по пыльной дороге, а все женское и детское население улицы, похватав бидоны, ведра, чайники, бежало на этот крик, и, сколько бы ни ругались женщины, что такие неблагоустроенные эти Шахты, лица их теплели, когда, брызгая и сверкая на солнце, била в ведра живая, студеная, прозрачная струя воды.

Рано или поздно, конечно, ударят из-под земли артезианские воды, ляжет асфальт на пока что немногочисленные улицы поселка… Когда возведут строители обогатительный комбинат, когда вырастут огромные, на многие сотни машин и механизмов, гаражи, ремонтные мастерские, когда закончатся вскрышные работы на десятке квадратных километров площади, то есть когда экскаваторы снимут верхний слой почвы, чтобы добраться до каменного угля с поверхности, – появятся тогда в Шахтах и большущие магазины, и просторные клубы. Но тогда все здесь станет обыкновенным, как везде. А пока необычайными казались Димке и эта густая, черная пыль на дороге, и этот призывный крик по утрам: «Вода!»

Он выехал на дорогу под откос, отпустил тормоза, два или три раза крутнул педалями… И ветер набился в грудь, рванул воротник Димкиной рубашки, вздул ее барабаном на спине, затуманил глаза, так что он уже не видел ничего, кроме двух метров ускользающей под него черной ленты… А позади рвался из-под колес стремительный вихрастый шлейф пыли, и какая-то баба с окраины Шахт, приложив ладонь козырьком от солнца, повторяла, качая головой: «Вот бешеный… Вот бешеный!..»

А Димка наслаждался. И, вылетев на ровную дорогу перед Ермолаевкой и дождавшись, когда иссякнет инерция, почувствовал слабость во всем теле, дрожь в руках…

Палило солнце.

Закатанным до локтя рукавом Димка утер с лица пот и неслышно засмеялся про себя. Хорошо-таки жить на земле!

Он остановил свой велосипед у дома Валерки, своего первого знакомого и уже почти друга.

Вообще Димка медленно сходился с новыми людьми, так что некоторые считали его даже зазнайкой, гордецом. Но с Валеркой все получилось у него просто, в одну минуту, как бы само собой. Наверное, потому, что Валерка был чуточку отверженным среди ровесников, одиноким, как и Димка на первых порах.

Причиной этого был, правда, не столько характер Валерки, сколько его внешность, на которую больше других, наверное, обращал внимание он сам.

Уродом Валерка не был. Однако низкий рост, привычка ходить ссутулившись да еще предельная худоба при несоразмерно большой голове на широких плечах делали его похожим на горбатого карлика. И Валерка стыдился своей внешности.

Димку уже после звонка ввела в класс учительница русского языка Надежда Филипповна. В шахтинской школе было укомплектовано пока всего восемь классов, и, чтобы через год не менять учителей, Димка решил сразу поступать в ермолаевскую десятилетку…

– Это ваш новый товарищ, ребята, – представила его Надежда Филипповна, в то время как все с любопытством рассматривали Димку. И назвала Димкину фамилию. Потом сказала ему: – Садись.

На первые, девчоночьи парты он не глядел. Но сразу заметил, что во второй половине класса есть два свободных места: одно – за предпоследней партой, в правом ряду, у окна, и одно – в левом ряду, непосредственно за девчонками.

Парту у окна, удобно расположившись посреди сиденья, занимал рыжеватый парень с лихим волнистым чубом и насмешливыми ямочками в уголках губ. Другую занимал Валерка. Димка увидел его мельком и обратил внимание лишь на глаза: большущие, немного испуганные…

Сами обстоятельства требовали от Димки, чтобы он сел за предпоследнюю парту, чтобы уже в первую минуту знакомства с классом показать себя мужчиной – человеком, который знает цену каждого метра расстояния от учителя.

И, двигаясь между рядами, он глядел на задние парты. Мальчишка с чубом даже заранее отодвинулся к окну, освобождая ему крайнее место. Как вдруг Димка остановился, круто повернул налево и сел рядом с Валеркой. Тот даже вздрогнул от неожиданности и покраснел, уткнувшись в книгу. И весь класс бесцеремонно вытаращился на Димку: настолько непонятным был его выбор. Спасибо, Надежда Филипповна тут же стукнула карандашом о крышку стола, и головы обратились к ней.

А Димка и сам не мог бы ответить, почему вдруг сел на это неудобное место. Видимо, существует какое-то еще непонятное нам влечение между людьми, даже если они и не обменялись пока ни словом, а только глянули в глаза друг другу.

Надежда Филипповна стала что-то объяснять, а Валерка вытащил из парты «Цусиму», показал Димке и написал на обложке тетради: «Читал?» – «Читал», – тем же способом ответил ему Димка.

«Меня зовут Валерка», – написал Валерка.

И с этой минуты Димка уже знал, что у него есть друг.

В Ермолаевке было очень мало дощатых заборов, словно ермолаевцы не чувствовали нужды скрываться от кого-нибудь или от кого-то что-то прятать. Обыкновенные плетни, а кое-где и легкие жердяные загородки в одну-две слеги разграничивали усадьбы.

Валерка жил в доме № 3 по Маслозаводской улице, почти на окраине.

Димка отворил калитку, поднялся на крыльцо, несколько раз постучал в дверь и лишь тут вспомнил, что не предупредил Валерку, в котором часу приедет… В досаде оглядел пустые дворы и опять вышел на улицу. Время от времени в порывах ветра он улавливал густой, сытный запах жмыха, что доносился к нему от маслозавода.