— Ты же видишь, мне нечего надеть.

— Тебе сколько лет? — вдруг неожиданно спросил Марк. «Кстати, — подумала я, — а ведь он действительно не знает моего возраста. Ведь он никогда не спрашивал, а я не говорила».

— Скоро двадцать два, — настороженно созналась я. — Это много или мало?

Он улыбнулся, по-моему, от удовольствия.

— Это мало, — заключил Марк. — Это настолько мало, что ты можешь вообще ничего не надевать, — попробовал пошутить он.

— Так ведь холодно будет, — заканючила я.

— Тогда надень вот ту черную юбочку, которую ты примеряла, эту блузку с декольте и белый пиджак. Самой юной после тебя женщине будет лет на двадцать больше. Ты в любом случае вне конкуренции.

— Ты чего? Юбка короткая слишком.

— Нормально, — одобрил Марк. — У тебя красивые ноги. Поверь мне, все только на тебя и будут смотреть. У тебя туфли на каблуках есть? — спросил он.

— Недооцениваешь, значит, — надменно произнесла я и, подумав про единственные туфли, которые купила еще перед отъездом из Москвы, добавила с вызовом: —Не иметь туфель! До такого я еще не опустилась! Но всю ответственность за мои голые коленки ты берешь на себя, — погрозила я ему пальцем, собирая указанные вещи и направляясь в ванную.

— Беру, беру, — с готовностью крикнул он мне из комнаты.

— А краситься можно? — крикнула я в ответ.

— Обязательно, — откликнулся он. — Только быстро, а то мы действительно опоздаем.

— Ну вот где я все компенсирую, — сказала я себе, подходя к зеркалу.

Когда я вышла из ванной, одетая и накрашенная, я встретила теперь уже его изумленный и оттого еще более лучистый взгляд, и он сказал почти серьезно:

— Может, действительно никуда не поедем?

— Нет, — ответила я решительно, — у тебя был шанс, ты его упустил. Теперь я хочу на бал.

Мы спустились вниз, и Марк открыл ключом низенькую дверцу «порше».

— Это твоя машина? — почти выкрикнула я, делая ударение на каждом слове.

Он опять смущенно улыбнулся, как тогда, когда зашел в мою квартиру.

— Так ты, оказывается, буржуеныш, — сказала я и поняла, что прозвучало не так задорно, как я хотела того. — Вообще, я про тебя ничего не знаю. Ты кто? Неаполитанский принц, который инкогнито соблазняет молоденьких девочек?

— А что, если принц, ты меня больше любить будешь? — неуклюже увернулся он от моего проницательного вопроса.

— Я всегда говорила, что принцы самые закомплексованные люди на свете, — я выдержала небольшую паузу. — После принцесс, конечно.

Я вдруг подумала, что ведь на самом деле про него ничего не знаю. Ни что он делает, ни чем зарабатывает. «Но, — одернула я себя, — какое это, в конце концов, имеет значение?»

Мы проехали минут десять молча.

— Я хотела поговорить с тобой, — наконец сказала я.

Я действительно собиралась начать этот разговор в первый удачный момент.

— Помнишь, мы говорили о моей учебе. Ну, о том, что она мне неинтересна? Он кивнул головой.

— Я, как и обещала, думала об этом и решила, что, наверное, в чем-то ты прав.

Он улыбнулся то ли тому, что я думала, как он и просил, то ли тому, что он прав.

— Но вот что меня смущает, и что я хотела спросить. Смотри, — я говорила медленно, как часто говорил он сам, осторожно подбирая слова. — Допустим, ты прав, и мне не надо заниматься тем, чем мне не нравится, но, смотри, сейчас я уверена, что, когда закончу, я смогу найти работу и зарабатывать. А есть куча профессий, которые, —я замялась, — для души, что ли, но для которых нет работы.

— Конечно, ты права, — он согласился сразу, как бы не раздумывая. — На некоторые специальности спрос больше, да и оплачиваются они лучше, чем другие. Однако здесь есть хитрость, не такая уж, впрочем, хитрая. Заключается она в том, что человек, который очень хорош в малооплачиваемой работе, в большей мере востребован и соответственно зарабатывает больше, и иногда значительно больше, чем человек, который слаб в своей высокооплачиваемой профессии.

Голос его снова звучал поучительно, как будто он читал лекцию перед подростками, выбирающими тернистую дорогу в жизнь. Но почему-то это не раздражало меня так, как во время нашего предыдущего разговора.

— Сейчас я тебе скажу нечто, что не является социально корректным утверждением и что не очень пропагандируется перед широкими массами...

Я оторвала взгляд от надвигающейся в лобовом стекле дороги и с любопытством перевела его на Марка, так как в принципе я обожала социально некорректные утверждения.

— Творческих людей очень мало на этой земле. Под творческими я понимаю не образованных, не интеллигентных, не эрудированных и даже не способных, даже не талантливых, а именно творческих — тех, кто может что-то придумать, что-то создать, подойти с нестандартной, новой стороны. Короче, кто может творить.

Это не было самым социально некорректным утверждением, которое я слышала в своей жизни, и поэтому я осмелилась спросить:

— Разве в таком случае талант и творчество не одно и то же? Ты почему-то разделил их.

Он опять улыбнулся.

— Каждый творческий человек — талантлив, но не каждый талантливый человек — обязательно творческий. Поэтому творческих людей значительно меньше, чем талантливых.

— Что-то я не очень улавливаю границы, — упрямо повторила я.

Я почувствовала, что опять пытаюсь спорить с ним и доказать, что хоть в чем-то не согласна с ним и хоть в чем-то он не прав. Наверное, его менторский давящий тон начинал опять раздражающе действовать на меня.

— Ну смотри, допустим, кто-то родился с талантом спортсмена — атлетически сложенный, гармонично сбалансированный, с хорошей реакций и так далее. Он, наверное, при наличии всего прочего может стать хорошим, скажем для простоты, футболистом. Но он не станет исключительно хорошим, если у него нет таланта творчества, если он не творит на поле, не создает каждый раз или пусть хоть иногда — каждый раз трудно — что-то неожиданное, новое, чего никто не ожидает. А если на поле есть человек, который, может быть, менее атлетичен или, скажем, бегает медленнее, но имеет этот талант творчества, то он, наверное, стоит, я имею в виду и материально, но не только, больше, чем другие, более быстрые мальчики.

— Это понятно, — нехотя согласилась я. — Хотя пример из футбола не самый для меня показательный. Я все же нашла к чему придраться.

— Извини, — сказал Марк. — Так вот о чем я, — он задумался на секунду, как бы ловя нить мысли. — Да, творческих людей мало, — вспомнил он то, с чего начал, — но еще меньше тех, кто нашел себя, нашел то самое место, где смог максимально проявить свои способности. То есть таких счастливых случаев единицы. Для творческого человека не найти себя, не реализоваться — трагедия. Откуда, ты думаешь, берутся очереди в кабинеты психиатров?

Я пожала плечами, и сделала это вовсе не из кокетства, а потому, что на самом деле не знала ничего про очереди в эти самые психиатрические кабинеты.

— Но творческий человек, попавший в правильное для себя место, — жемчужная редкость и ценится очень и очень. Поэтому, малыш, я наконец подхожу к ответу на твой вопрос.

Наконец-то, подумала я, и засомневалась, сказать это вслух или нет, и решила сказать. Но Марк не отреагировал, и я решила, что могла и промолчать.

— Творческий человек в непрестижной профессии в результате добивается большего, чем обыкновенный человек в престижной профессии, по той причине, что он выходит за рамки этой профессии. То есть, например, творческий портной скоро перестает быть портным, а становится модельером, и лучшим модельером, чем другие, простые модельеры, которые с самого начала были модельерами. В результате он получает куда как больше, чем, скажем, тот же экономист, который принадлежит к изначально более оплачиваемой профессии.

Он замолчал. Мы оба какое-то время молчали. Марк затормозил у светофора.

— Так, куда тут ехать? — задумался он вслух. — Кажется, направо, — ответил он сам себе. —А потом, малыш, я знаю, это будет звучать кощунственно для тебя сейчас, но поверь мне, и поверь, что потом это станет для тебя очевидным: деньги — это, конечно, важно, но, помимо них, есть еще другие, не менее важные факторы, такие, как кайф от реализации себя или кайф от пребывания в подходящей для тебя социальной среде обитания. Опять же, поверь мне, — если ты не врожденный, скажем, программист, тебе будет скучно в среде программистов, а через какое-то время — тошно, тогда как программисту будет через какое-то время тошно в среде, скажем, искусствоведов. И это важно, потому что если ты проводишь на работе восемь часов в день, что составляет треть суток, то ты хочешь, чтобы тебя окружали подходящие для тебя люди с подходящими, по твоим понятиям, интересами.