«Действительно, — подумала я сейчас, смотря на Рона, впрочем не пытаясь представить его в едва прикрывающей рубашке, — сытость не изощренна».

Между тем началась лекция, она, конечно, была популярной, но все же о квантовой физике, и потому я даже не пыталась вникнугь. Рон тоже отреагировал вяло, меланхолично, почти, как я, хотя наверняка понимал куда как больше. Марк же, напротив, слушал с интересом и далее отправил записку с вопросом.

— Ты и в квантовой физике сечешь? — искренне удивилась я, когда человек на подиуме стал отвечать на вопросы, и зал немного оживился и стало шумно, и я не боялась больше шептать в тишине.

— Марина, — как бы жалея меня, улыбнулся Рон, — этот человек, — он кивнул на Марка, — тем и отличается, что знает, если не вообще все, то приблизительно все. Он тем и известен в народе.

— Откуда ты все знаешь? — подозрительно спросила я у Марка, но он промолчал, как бы давая Рону ответить за него.

— Иногда о причинах не надо задумываться, а надо просто принимать факты в себя.

И сама фраза, и тон были уже слишком ироничны, даже неприлично ироничны, даже резки. Во всяком случае, я приняла этот выпад на свой счет и не могла оставить его без ответа и поэтому вставила свое:

— Ну да, как горячую устрицу... — я попридержала фразу, чтобы он не обжегся, и потом, когда поостыло, закончила утверждающе: —Через рот. В себя.

Я заметила, что Марк улыбнулся.

Уже в машине, по дороге домой, я, прокручивая в себе только что прошедший вечер, поняла, что он был удивительным и что я видела удивительных людей и слушала удивительные разговоры. Я подумала, что люди, встреченные мной сегодня, совершенно не похожи на тех, с которыми мне приходится встречаться в своей повседневной жизни — на моих приятелей и знакомых. Еще я подумала, что им, друзьям моим, да и мне тоже, никогда бы не пришло в голову рассуждать о дискретности жизни, или, как это называлось, что если бы такая идея и пришла кому-то из нас в голову, то показалась бы нелепой в своей совершенной непригодности.

— Ты считаешь, — спросила я Марка, — он серьезно все это говорил?

— Кто? — не понял Марк.

— Рон. О дискретности жизни.

— Конечно, серьезно. Ему пришла идея, может быть, с философской точки зрения абсурдная или банальная, а может быть, и нет, не знаю. Но интересно то, что он пропускает ее через свою призму, через которую он вообще смотрит на мир, — через призму математических моделей, и возможно, что, пройдя через нее и преломившись как-то причудливо, она вдруг станет вполне заслуживающей внимания.

— Но он говорил как-то, мне показалось, шутя, — сказала я.

— Он всегда так говорит. Это такое средство самозащиты, — Марк пожал плечами и повторил: — Я уверен, он был вполне серьезен.

— Странно, что он думает о таких вещах.

— Почему, ничего странного, — не согласился Марк. — В жизни есть много вопросов, над которыми мы обычно не задумываемся. Но на каждую самую, казалось бы, никчемную проблему, которая только может существовать в мире, есть, как минимум, один человек, который эту проблему изучает, порой годами, и пытается решить. Это и определяет сбалансированность человеческого прогресса.

Мы замолчали и так, молча, проехали минут пять.

— Я еще хотела тебя спросить, — осторожно начала я. — Ты сегодня по дороге на этот вечер говорил о творчестве и прочих вещах. При этом, как мне показалось, ты как бы имел в виду меня. Так вот, я хотела спросить, почему ты думаешь, что все это имеет ко мне отношение? Я всегда считала, что я — самая обыкновенная. Где-то лучше, где-то хуже, но в целом я никогда в себе ничего такого, никакого дара не замечала, да и никто не замечал.

Он молчал пару минут, потом проговорил:

— Видишь ли, малыш, мне кажется, повторяю, кажется, что в тебе есть Божья искорка, может быть, пока не пламя, а искорка, но каждую искорку можно раздуть. Это требует времени и труда, но это возможно. В тебе есть тот неожиданный подход к жизни, та неадекватность оценки и неадекватность реакции, которые не всегда, но часто являются сопутствующими признаками творчества, как, скажем, пироп сопутствует алмазу. Да, да я не ошибаюсь: в тебе что-то есть, и жалко будет, если это «что-то» растратится впустую. Но, если я и ошибаюсь, ты тоже ничего особенного не потеряешь.

— Не поняла. Чего я не потеряю?

— Я знаю, я неясно говорю, подожди, я сейчас постараюсь сказать иначе. — Он замолчал. — В этой жизни существует множество различных уровней, я не имею в виду то, о чем Рон говорил, я имею в виду социальные уровни. Я не открою ничего нового, сказав, что стили жизни на разных уровнях отличаются, но, поверь мне, люди даже не представляют, как разительно они отличаются. И опять я не имею в виду материальную сторону, я говорю скорее о комплексном подходе.

Вот хороший пример, — эти три слова он проговорил неожиданно быстро, видимо, боясь, как бы «хороший пример» не ускользнул от него, —ты только что спросила, серьезно ли говорил Рон о своей новой теории. Дело в том, что в обычной ситуации его мысли покажутся нелепыми, как и сам человек, высказывающий их, покажется нелепым. Но на его уровне они вполне законны, так как находящиеся на нем люди вообще часто думают о странных на первый взгляд вещах. Более того, положение Рона дает ему не только право на такие мысли, но и возможности их каким-то образом разрабатывать. Например, он имеет возможность строить математические модели, чтобы доказать свою идею. Скорее всего эта идея в данный момент для него просто игрушка, которая тешит его, но он может законно играть ею, взять, например, студентов в помощь, создать факультатив и так далее. Потом Рон, возможно, начнет обсуждать идею с другими людьми, которым, так как они находятся на том же уровне, и в голову не придет считать ее безумной. Забавной, ловкой игрой ума — может быть, но не безумной. Дальше, если захочет, Рон сможет написать статью, и его статус позволит ему опубликовать ее, и кто знает, не станет ли его идея в какой-то момент вполне законным научным подходом. И так далее.

Марк оторвал взгляд от дороги и на мгновение перевел его на меня.

— Что я хочу сказать? Уровень, на котором находится человек, определяет и его интересы, и то, как он располагает своим временем, и его социальное окружение, и цели, и многое другое, что, в конце концов, определяет качество всей жизни. Но главное — только определенный уровень определяет свободу мысли и ума. У Рона он достаточно высок, и для него эта свободная игра ума естественна, тогда как для других — непозволительная роскошь.

Он замолчал, как бы оставляя место для моих возражений, но их у меня не было, я молчала, я хотела, чтобы он продолжал.

— Хитрость заключается в том, что на определенный уровень необходимо попасть сразу, так как очень сложно, скорее, невозможно поменять его, особенно в такой устоявшейся системе, как наше общество. В этом-то и идея: сразу попасть именно на тот уровень, в котором будешь себя наиболее органично чувствовать, и точность попадания в данном случае исключительно важна, так как это — на всю оставшуюся жизнь.

Он опять сделал паузу, и я опять не проронила ни слова.

— Не надо думать, впрочем, что на уровне, на котором находится Рон, все люди одарены талантом творчества. Ничего подобного. Люди разные, попадаются творческие, в основном — нет, хотя в его среде процент творческих выше, чем в среднем. Но, попав туда, способный ты или нет, ты в любом случае там и остаешься, так как перейти на другой уровень, как мы знаем, сложно. Поэтому любой человек, попав туда, будет пользоваться всеми привилегиями своего статуса. Теперь я возвращаюсь к тому, с чего начал: если у тебя, и я имею в виду тебя, действительно имеется та самая искорка, а я повторяю: мне кажется, что да, имеется, то чудесно, твое место там. Но если я ошибаюсь и ее нет — тоже ничего страшного, просто получишь удовольствие от присутствия.