На самом деле я не сомневалась, что выиграю конкурс прежде всего потому, что действительно чувствовала себя сильнее своих соучеников. Любые жизненные затраты, а в моем случае это были горы книг, папки записей, несчетные часы обсуждений с Марком, которые можно было пересчитать на дни и недели, и его, таким образом переданные мне опыт и знания шли в копилку и в результате должны были вылиться во что-то конкретное.

Тем не менее я немного волновалась, я никогда ни с кем не соревновалась вот так, в одном забеге, на одной прямой. Оценки, экзамены — это тоже своего рода соревнования, но как бы косвенные. А тут ты на одном повороте должна всех обогнать, а когда навыка и тренировки нет, боязно, как все и всегда бывает боязно без навыка и тренировки.

Конечно, я рассчитывала на Марка, на его если не прямую помощь, то на поправки, советы. В конце концов, думала я, он не позволит мне сделать работу, которой сам не был бы удовлетворен. Тем не менее я корпела как проклятая весь месяц, садясь за книги сразу по возвращении из университета и заканчивая занятия к ночи. Потом мы с Марком часок-другой за чаем обсуждали, что я сделала за день, что прочла, что думаю по тому или иному вопросу.

Все же я продвигалась тяжело, и особенно тяжело мне давалась или, скорее, не давалась вообще та самая «наводка», те самые три вопроса, на которые обратил мое внимание Марк. Я понимала, что корень лежит где-то в их сочетании, как и объяснял Марк, но как сложить их в единое целое, чтобы оно, это целое, выглядело гармонично естественным, я не представляла.

Однажды, наверное, год назад Марк подсунул мне статью из какого-то популярного научного журнала о неком профессоре математике, который серьезно увлекался музыкой, хотя и на любительском уровне, конечно. В результате он придумал методику перевода любой математической формулы и прочих формальных уравнений на ноты. Он утверждал, что красиво выстроенная научная идея должна также и звучать музыкально красиво, потому что хорошая идея гармонична сама по себе и находится в согласии с природой, а критерий гармонии природы, конечно же, музыка. В то же время идея, выжатая из пальца, если ее выразить в мелодии, звучит отвратительно, так как не является частью природы.

Я, конечно, восприняла эту историю как анекдот, но тем не менее запомнила, и с тех пор проверяла свои да и чужие идеи гармонией, не музыкальной, конечно, в музыке я ничего не понимаю, а своей, внутренней. А почему бы и нет, я ведь тоже какая-никакая часть природы.

Так вот, как я ни тусовала свои, ставшие уже злосчастными «три карты», они не рождали в моем мозгу ничего, кроме саднящих звуков бессильного раздражения, и уж точно — никакой гармонии. Все же я так пропиталась ими, что они даже стали мне сниться, я бубнила, как безумная, какие-то связанные с ними слова, стоя под душем или когда ехала в трамвае в университет, так что даже привыкшие ко всему местные пассажиры подозрительно косились на меня.

К чести своей, могу сказать, что я ни разу не попросила Марка мне помочь, я даже ни разу не упомянула о своих творческих муках, которые, кстати, не очень отличались от мук физических. Впрочем, какая разница — упоминала я или не упоминала, все равно ничего не получалось.

Как-то, чтобы отвлечься, я позвонила Катьке, я не разговаривала с ней уже недели три и соскучилась и по ней, и по нашей незатейливой болтовне. Катька за то время, что они с Матвеем стали жить вместе, изменилась и в характере, и в манерах, она стала как бы домашней, никуда особенно не выходила, научилась, как я поняла, готовить — Матвей того требовал, — в ней исчезла или почти исчезла такая симпатичная для меня ироничность, а вместо нее появились спокойствие и размеренность. Разговор со мной она, как правило, заканчивала словами: «Ладно, мать, давай, а то сейчас Матвей придет, а у меня еще жаркое не готово», — на что я не обижалась, хотя могла, а воспринимала философски.

— Катька, — сказала я, услышав голос, — приветик, как дела?

— Нормуль, — ответила Катька голосом, сравнимым по спокойствию только с голосом познавшего нирвану Будды. — Как у самой-то?

Мы так всегда начинали, а потом по заведенному регламенту Катька должна была рассказать мне о всех последних новостях, поразивших русскую часть населения славного города Бостона, во всяком случае ту ее возрастную группу, которая нам была близка. В основном новости вертелись вокруг животрепещущих скандальных историй, типа: кто от кого и к кому ушел, кто с кем спит, а если сенсаций было мало — кто куда едет отдыхать. Но сейчас Катька изменила регламент и сказала, скорее, извиняющимся тоном:

— Знаешь, мать, ты только не падай наотмашь и не завидуй люто, но мы с Матвеем решили пожениться.

Я действительно чуть не упала, хотя не от зависти, а скорее, от пронзившей меня мысли, что, ничего себе, люди еще женятся, не все, значит, научным конкурсам жизнь свою молодую посвящают. Но вида я не подала, а раз уж мне по правилам полагается завидовать, то что ж, буду, а потому спросила зловредно:

— Прижала, значит, парнишку?

— Ага, — невинно отозвалась Катька, — сама знаешь: вода камень точит.

— Вода-то, конечно, точит, медленно только. А вот какой-нибудь резец алмазный...

Катька не стала спорить, только засомневалась в выбранном мною материале.

— Да ладно, на алмазный не потяну, скажем, стальной. Слушай, — оставила она тему, — если тебе не очень неприятно будет, я тебя свидетельницей назначу. Если ты не слишком злобствовать собираешься.

— Ладно, — сжалилась я. — не буду злобствовать, поздравляю, небось первый раз женишься.

— Замуж выхожу, — поправила меня Катька.

—Ну да, конечно, замуж. Ты гляди, все смешалось в этой Америке, и первым делом — половые различия, — оправдалась я.

— Это в твоей головке смешалось, у других нормально, — сказала Катька, и я не поняла, на что она намекает,

— Ладно, чего там меня обсуждать, как сам-то?

— Свыкся, а сейчас, похоже, самому идея нравится. Женой меня звать стал.

— С гордостью звать-то стал? — не смогла не съехидничать я.

— Ага, с ней самой.

До Катькиного тела мои шпильки не доходили.

Оказалось, что свадьбу они планируют на конец лета, и я, на секунду став серьезной, пообещала, что отменю все планы, которых у меня и так не было, и как штык буду стоять рядом с хупой, в синагоге, верной свидетельницей.

Повесив трубку, я подумала, что мне никогда в голову не приходила мысль выйти замуж за Марка, хотя мы уже жили вместе долгое время. Я спросила себя, «почему?», и не нашла ответа. Может быть, все же предположила я, потому что никогда не видела в Марке мужа. Впрочем, он тоже никогда не поднимал тему замужества, вообще никогда. Что ж, подумала я скорее с мстительной усмешкой, как-нибудь возьмем да и поднимем тему, не сейчас, но поднимем.

Никогда не понимала, да и до сих пор не могу понять, откуда что берется, как работает мысль, что катализирует ее, что поджигает? Порой ты уже сжилась с задачей, а все равно решением и не пахнет, нет выхода, как ни бьешься — ведь существуют же безвыходные положения. И ты, обессиленная, откладываешь тогда проблемную задачку в сторону, расписавшись в собственной неспособности, и даже почти забываешь о ней. Но, видимо, сидит она где-то внутри тебя и вынашивается, как будто организм без твоего согласия принял ее в себя и питает живительными своими соками. И затихла она там затаившейся мыслью, не напоминая о своем существовании, даже ножкой не бьет, даже не переворачивается с бочка на бочок, видно, и так удобно — как сразу улеглась, так и удобно ей.

И вот в какое-нибудь обыденное утро или такой же вечер вдруг поднимается она со своего насиженного места — тесно ей там стало — и появляется снова на свет, которому и принадлежит. А ты, удивленная и зачарованная, смотришь на нее, оформившуюся и вроде бы очевидную, и не понимаешь, и задаешься вечным вопросом: откуда что берется?