У Стрейфов двое сыновей, оба пошли в отца, и оба служат в армии. Как это ни печально, но сыновья Синтии не испытывают к бедняжке никаких чувств.

Снова слышен гул голосов в вечерней гостиной.

Артур. Прошу вас, майор.

Стрейф. Благодарю, Артур.

Поставив стаканы на стол, Артур уходит.

Декко. С добрым утречком, как говорят ирландцы.

Стрейф. Выпьем за Ирландию.

Милли. За ваше здоровье.

Стрейф. Странное ощущение должен испытывать человек, когда он здесь в одиночестве.

Пауза. Его друзья не понимают, что он хочет сказать.

Декко. Ну, тебе это не угрожает.

Стрейф. Мы же здесь всегда вместе.

Стрейф. Я говорю вон про того человека.

Декко. А-а, понятно. По-моему, он коммивояжер.

Стрейф. Упаси бог.

Декко. Скорей всего, торгует удобрениями.

Стрейф. В подобных заведениях не бывает людей такого сорта. Даже в Ирландии.

Декко. Теперь на них можно нарваться где угодно.

Стрейф. Он больше похож на строителя. Подрядчик, подыскивает земельные участки.

Их голоса смолкают.

Милли (от автора). Я не принимала участия в споре. Тот одинокий человек не показался мне интересным. Рыжеволосый, лет тридцати, в синем саржевом костюме, без галстука, воротничок рубашки расстегнут и выпущен поверх пиджака. Выглядел он, пожалуй, простовато и заметно отличался от обычной публики Гленкорн-Лоджа. В гостиной, как и в столовой, человек сидел в глубокой задумчивости, словно был поглощен сложными расчетами. В столовой перед ним лежала газета, и теперь, так и не развернутая, она покоилась на подлокотнике кресла.

Декко. Странно, он улыбнулся Синтии.

Стрейф. Синтии? Не понимаю.

Декко (громко смеется). Он вдруг поднял голову и улыбнулся, когда она проходила мимо. Сидел с таким видом, будто вообще не умеет улыбаться, и надо же, когда она проходила мимо…

Милли. Должно быть, Синтия пожелала ему доброй ночи.

Декко. Да, наверное.

К ним быстро подходит мистер Молсид.

Mолсид. Все в порядке, майор? Как устроились?

Стрейф. Превосходно, благодарю вас.

Декко. Отлично.

Милли. Куриные котлеты были бесподобны, мистер Молсид.

Молсид. В этом сезоне Макбрайд постарался разнообразить меню. Надеюсь, вам понравится, как он готовит устрицы в коньячном соусе.

Милли. Обожаю устрицы.

Стрейф. А кто это сидит вон там? Тот рыжий малый?

Молсид. Приношу свои извинения, мистер Стрейф. Виноват, он заказал номер по телефону.

Стрейф. Боже мой, вы меня не так поняли. Потрясающий парень. Мы просто полюбопытствовали.

Декко. Я предположил, что он коммивояжер, но меня подняли на смех. (Смеется.)

Молсид (запинаясь). Трудно судить о человеке, когда говоришь с ним по телефону, а тут как раз отказались от номера в пристройке. Завтра утром он уедет, но (со смешком), знаете, я кормил собак, когда он вошел в холл. При нем была одна матерчатая сумка со сломанной молнией, его подвезли наши французские друзья. Вам он, конечно, кажется странным типом?

Стрейф. Нет-нет, ничего подобного. Мы не хотели сказать ничего плохого…

Декко. Все люди разные, мистер Молсид, и будь иначе, каким скучным был бы наш старый мир. (Снова смеется.) Так говаривал мой старик. Когда в его присутствии высказывались в чей-нибудь адрес, он только покачивал головой и повторял, что все люди разные. Это-то и замечательно.

Молсид. Да, да, вы правы. Что ж, желаю вам доброй ночи. Миссис Стрейф уже поднялась к себе?

Стрейф. Да, Синтия отправилась спать.

Милли. Доброй ночи, мистер Молсид.

Декко. Доброй ночи.

Стрейф. Доброй ночи.

Все стихает, звучит голос Милли.

Милли (от автора). Вскоре и я отправилась к себе, а мужчины остались пропустить еще по одной. На отдыхе Стрейфы всегда занимают отдельные комнаты, как, впрочем, и дома. На сей раз ему отвели «Герань», ей – «Фуксию», а мне – «Розу». Скоро Стрейф заглянет ко мне. Он не бросает жену из жалости: боится, что она не сможет одна. Стрейф добрый и сентиментальный, его ничего не стоит растрогать до слез: он и представить не может, как Синтия, такая беспомощная, останется в одиночестве и ей не с кем будет словом перемолвиться. «А кроме того, – повторяет он, дурачась, – это расстроило бы нашу карточную компанию». Разумеется, я со Стрейфом никогда не говорю о Синтии и вообще об их семейной жизни, соблюдая и в этом неписаное правило нашей компании. Покончив с выпивкой и расставшись с Декко, Стрейф проскользнул ко мне в комнату. Я ждала его в постели, но, как он любит, не разделась, а только сняла платье. Он никогда не признавался в этом, но я знаю, что Синтия не поняла бы его и не стала бы ему потакать. Мой покойный муж тоже осудил бы меня. Бедный Ральф был бы просто шокирован.

В комнату доносится негромкий шум моря.

Окно было распахнуто, мы лежали рядом, в блаженной неге.

Шум моря; волны, поначалу слабые, бьют все сильнее, и вот уже все сливается в один нескончаемый рев. В рокоте моря и завывании ветра все более отчетливо выделяется то, что придает им такое зловещее звучание: это вопль человеческой боли. Мужчина кричит и стонет. Он захлебывается, словно идет ко дну. Женский голос, полный ужаса, несколько раз кричит: «Нет!» Все внезапно стихает.

Утро. Поют птицы. Слышно звяканье посуды. Завтрак на террасе Гленкорн-Лоджа. Декко рассказывает ирландский анекдот.

Декко. Дело было… поздним вечером, и, само собой, он порядком набрался. Ну вот, позвонил он жене предупредить, что задерживается, и узнал про себя немало интересного.

Милли. Налить кофе?

Стрейф. Спасибо, Милли.

Декко (заплетающимся языком, с грубым ирландским выговором). «Господи, да как же отсюда выбраться? Кругом одно стекло». Постоял минутку, размышляя о такой незадаче, а потом снял трубку и набрал 999. «Чем можем быть полезны?» – спрашивают его. «Ей-богу, не знаю, – говорит он. – Я застрял в телефонной будке. Не могли бы вы мне подсказать, где здесь выход?» «Чем можем быть полезны, сэр?» – повторяет телефонистка. «Да я же тебе толкую, дорогуша. Я зашел в телефонную будку позвонить жене, а теперь не могу отсюда выбраться». – «Куда вы стоите лицом, сэр? Повернитесь к , аппарату, и дверь будет у вас за спиной».