— Хорошо, — тихо отозвалась Салюте. — И со спичками обещаю больше не водиться.

— Спасибо, большое спасибо всем-всем друзьям Расы! — глухо проговорил Ластик-Перышкин, и по его бороде скатилась искра, а на самом деле это была его собственная слеза.

— Смотри, наш волшебник плачет! — воскликнул Колышек. Но писателя и Саломею уже не показывали, чтобы ненароком все зрители не расплакались.

Откуда-то на экран проник Распорядкин, хотя его никто не приглашал в студию. Он сделал несколько гимнастических упражнений и вдруг закричал, грозя кулаком:

— Беспорядок! Безобразие! Разгильдяйство! Родители оставляют детей без присмотра! Дети поджигают шторы, а потом шурум-бурум на весь мир… Выпускайте горести, запретите сладости, и дети будут слушаться родителей!.. А кто не прекратит играть с огнем— того в детскую колонию!

— Не пугайте детей, почтенный старичок, — сказала дикторша, все так же мило улыбаясь. — Детям будут сниться страшные сны…

— Я вам не старичок, а хорошие, примерные дети не видят снов! — крикнул разъяренный Распорядкин. — Я был директором конфетной фабрики — не угодил вам. Боролся с нарушителями движения — опять не подошел! Заставлял всех покупать лотерейные билеты… Вот, вот, вы уже начинаете морщиться, снисходительно улыбаться. А сами не соблюдаете порядка! Нет, отныне я прекращаю распространение лотерейных билетов и объявляю войну снам!

Неизвестно, сколько бы еще распространялся Распорядкин, но на экране появился доктор, белый, как пекарь, в распахнутом халате и в съехавшей набекрень шапочке.

— Одну минуточку, уважаемые зрители, — сказал он и выгнал белой рукой черного, как туча, Распорядкина. — Раса поправляется, как мы и предполагали. Но нам никак не удается развеселить ее. Если бы она улыбнулась, рассмеялась, то гораздо скорее встала бы на ноги. Чем только ни пытались мы ее развеселить! Конфетная фабрика прислала Расе шоколадный замок!.. Фабрика игрушек завалила коридор больницы самыми роскошными куклами. Зоопарк прислал живого слоненка — он размахивает хоботом на больничном дворе… Однако Раса не смотрит ни на игрушки, ни на шоколад. Даже на слоненка не обратила внимания. А ведь девочка чего-то хочет. Иногда показывает руками, как она играла бы с чем-то, крепко прижала бы к груди и уже не выпускала… Чего она хочет? Может быть, вы знаете? Сообщите нам, мы ждем!

— И мы тоже очень ждем, дорогие наши телезрители! — радостно подхватила сияющая дикторша.

Доктор заторопился к своим больным, но Распорядкин властным движением удержал его на экране.

— Что это за выдумки? Что вы делаете? — закричал он, размахивая руками перед самым носом врача. — Где же наша передовая медицина, где наши лучшие в мире лекарства, если вы не можете развеселить пациентку?

— К сожалению, в данном случае лекарства не помогают, — врач пожал плечами и хотел было обойти Распорядкина, но тот снова преградил ему путь. Он был еще проворен, хотя и стар!

— Если белые халаты бессильны, — воскликнул он побагровев, — то я сам развеселю Расу!

— Вам это наверняка не удастся, — улыбнулся врач, с любопытством осматривая Распорядкина с головы до ног.

— Почему других, всяких посторонних приглашают веселить, а меня нет? Ведь я ей дедушка. Вы понимаете? Дедушка!

— Какой же вы дедушка? — спросил, словно не расслышав, врач.

— Какой же вы дедушка? — милым голоском повторила теледикторша, и теперь она очень понравилась Колобку и Колышку. — Вы — Распорядкин! Мало того, что изобрели горести, так еще собираетесь бороться и со снами!

— Но я хочу быть дедушкой! — Распорядкин стукнул себя кулаком в грудь, так что даже гул пошел. — Я хочу, чтобы Раса играла со мной, таскала меня за бороду…

— Очень приятно, — улыбнулся врач, и все увидели, что он очень молод, хотя и озабочен, как старик. — Только сперва отрастите себе бороду.

— Да, отрастите себе бороду, как наш писатель Ластик-Перышкин! — повторила теледикторша.

— Но… но… вы слышали, что тут нес этот писатель? Его борода волшебная… — Распорядкин пятился и испуганно лепетал: — Как вы смеете… мне… Распорядки-ну, предлагать… Я подам заявление… Десять… сто заявлений… во все ответственные инстанции о том, что вы, — он ткнул пальцем во врача, — и вы, — он ткнул пальцем в дикторшу, — предлагаете мне заразиться предрассудками… какими-то волшебными штучками… Вы все будете свидетелями!.. И вы…

Распорядкин проворно повернулся и ткнул пальцем прямо в Колышка и Колобка, съежившихся по ту сторону экрана.

— Нет! — воскликнул Колышек.

— Никогда! — вскочил возмущенный Колобок.

Экран блеснул и погас, застилая продолжавшего размахивать руками Распорядкина густым туманом.

— Спасибо тебе, бабушка, за приют, — поблагодарил Колобок хозяйку маленького домика, которая так сладко спала под шум телевизора. Никакое снотворное на нее не действовало, — только вечерняя телепрограмма. — Мы уходим…

— Куда же вы, на ночь глядя? Такие маленькие… — покачала головой старушка, придерживая худенькой рукой очки, чтобы они не упали: поднять-то будет уже некому.

— Нам обязательно надо идти, — добавил Колобок. Его голос на мгновение стал еще басистее.

— А может быть, подождете до утра?

— Пожалуй, мы и в самом деле не отыщем в темноте, а? — заколебался и Колышек. А у этого голосок стал еще тоньше и пищал, как самый острый алмаз, которым режут стекло.

Колобок топнул ножкой и сказал:

— Оставайся, если трусишь. Я пойду один. Ты слыхал, что сказал доктор? Раса ждет меня!

— Я? Я трушу? Не болтай чепухи! Думаешь, один ты нужен Расе? И я тоже!

Человечки, крепко взявшись за руки, выскользнули во влажную, темную ночь. Они слегка побаивались пустынных улиц и полуночных теней на мокром асфальте, но нисколько не думали о собственной судьбе. Лишь бы только Раса улыбнулась и быстрее выздоровела!

— Вы не скажете, где здесь больница? — вежливо спрашивали человечки. Иногда они обращались к человеку, а иной раз и к столбу. Разве отличишь в темноте столб от человека? Тем более, что людей ночью было маловато. Хорошо еще, что некоторые столбы оказались на редкость умными, знали город не хуже прохожих и отвечали громким гудением.

Какой извилистый и запутанный город! Как много в нем всевозможных улиц и переулков! Больниц, и тех больше семи!

Усталых и сбившихся с дороги путников нагнал мотороллер. Уж не тот ли красный конек, некогда выручавший беглецов? Он самый! Но только он был уже не красным. Некоторые его части отсвечивали синим, некоторые — зеленым. Изменился и дружелюбный голос конька. Казалось, его донимает хроническая ангина.

— Садитесь. Подвезу старых приятелей!

— Но на этот раз нам не от кого удирать!

— Садитесь, если сказано! К Расе путь держите?

— Да, и никак не можем найти! А ты откуда знаешь?

— Думаете, железные коньки не смотрят телевидение? Эх, если бы Раса соскучилась по мне!.. — и совсем не мотороллерская тоска вырвалась у конька вместе с густым дымом.

— А где твой Рыжий? По-прежнему мучает тебя?

— И не спрашивайте! Это грустная история века техники…

Конек уже не показывал достопримечательностей, пролетая по улицам чудесного города, ничего не объяснял друзьям… Не тот конек, да и только!

Вот и больница, самая красивая изо всех. Окна здесь — большие, как в других больницах двери, двери— широкие, как ворота, а арка ворот выгнулась, как свод моста. Двор увешан фонарями, но они прищурились, чтобы не будить маленьких больных. Впрочем, разве это фонари? Они ласково мерцают и пахнут, как апельсины. Может быть, это волшебные апельсины, превратившиеся в фонари?

— Да, это я и есть. Я и мои братья, — лукаво подмигнул приятелям — и тут же превратился в апельсин! — самый большой оранжевый фонарь, вокруг которого сгрудился кружок желтых светильников. — Ночью мы светим, а когда маленький больной захочет, кто-либо из нас превращается в апельсин. Тогда нас можно даже есть. Интересно?