– Хороший, – согласился прокурор, оглядывая меня. – Денег у него только нет. Да и русский. Я Светку за местного еврея хочу выдать.

– И он будет сношаться с твоей дочкой через простыню! – загоготал Косогор.

Пошел дождь. Косогор, дав мне пять долларов, послал меня за водкой. У прокурора не было лицензии на продажу спиртных напитков. Из ликер-стора я вернулся насквозь мокрый. Прокурор повесил на дверь табличку «Закрыто», втроем мы уселись за стол и стали пить водку, закусывая ее горячими котлетами по-киевски. Бывший узник ГУЛАГа и бывший прокурор области страстно обсуждали проект открытия ателье по покупке и ремонту медицинского оборудования, а я сидел и тупо разглядывал сквозь все более запотевающую стеклянную стену кафе-шопа Первую авеню. По ней каждые несколько минут проскакивал полицейский автомобиль. После восьми полицейских автомобилей я предложил будущим бизнесменам назвать будущую фирму «Роман энд Леонид».

– А что, хорошо звучит, – одобрил экс-прокурор, и они опять погрузились в восторги и подсчеты, а я вернулся к полицейским автомобилям.

Когда стекло совсем затянуло влагой, я вспомнил о том, что в 2000-ом году у меня назначено свидание в священном городе Бенаресе, Индия, с другом детства. Я не сомневался, что явлюсь на свидание вовремя. Я знал уже, что Великая Американская Мечта не сможет меня удержать.

Coca-Cola Generation and Unemployed Leader[58]

Мы договорились встретиться с Рыжим у кладбища. Не решившись купить ни десять билетов метро за 26.50, ни один билет за четыре франка, я пришел к Симэтьер[59] дэ Пасси из Марэ пешком. Перестраховавшись, я пришел на полчаса раньше. Чтобы убить время – сидеть на скамье на асфальтовом квадрате против входа в симетьэр было холодно, – я зашел внутрь. Могилу-часовню девушки Башкирцевой ремонтировали. Позавидовав праху девушки Башкирцевой, лежавшему в самом центре Парижа, по соседству с фешенебельными кварталами, дорогими ресторанами и музеями, рядом с Эйфелевой башней, я вышел из кладбища и, прикрываясь от ветра воротником плаща посмотрел на часы. Оставалось еще десять минут. Я пересек авеню Поль Думэр, размышляя, тот ли это Думэр, изобретший знаменитые разрывные пули «дум-дум», искалечившие такое множество народу, или не тот? И вдруг вспомнил, что этого Думэра убил в 1932 году наш русский поэт Горгулов.

Архитектурная фирма гостеприимно предлагала в десятке ярко освещенных витрин свои проекты по строительству, внутреннему оборудованию и переоборудованию жилищ, снабдив их изумительными образчиками уже выполненных работ. Колонны и статуи украшали круглый зал на особенно восхитившей меня цветной, во всю витрину фотографии.

«Где, бля, можно найти круглый зал? – размышлял я. – Разве сейчас строят круглые залы?.. Я вынул руки из карманов плаща и потер их, чтобы согреться».

– Кайфуешь, старичок? – Рыжий тронул меня за плечо. – Выбираешь стиль для будущего шато?

– Скажи, Рыжий, кто же может себе позволить удовольствие иметь такой вот круглый обеденный зал с колоннами и статуями? Или такую гостиную… – Я подтолкнул Рыжего к соседнему окну.

– Во Франции до хуя богатых людей, старичок. Вот мы сейчас идем именно к таким людям. Войдешь и сразу чувствуешь – могуче воняет деньгами!

При упоминании о деньгах глаза Рыжего вспыхнули. Может быть, пачки зеленых долларов виделись Рыжему в момент, когда он протискивался сквозь иллюминатор советского траулера, дабы прыгнуть в канадские воды. Может быть, по запаху денег, как по следу, шел Рыжий через Канаду, Соединенные Штаты и, наконец, пришел в Париж…

– Пойдемте, мсье Ван-Гог?

– Тронемся не спеша, – согласился Рыжий и поглядел на часы. – Очень не спеша, прогулочным шагом. В богатые дома нехорошо являться первыми.

Я не хуже его знал, что нехорошо. Однако мне хотелось выпить. И поесть. Стакан виски и сэндвич с ветчиной представлялись мне крупными и яркими в серой перспективе ноябрьской авеню Думэр. Мочевого цвета виски, ярко-розовая ветчина с белым вкраплением сала и лист салата, придавленный мятой плотью багета, висели, в тысячу раз увеличенные, над скучной бензиновой колонкой. От возбуждения я проглотил слюну. Дома у меня был только суп в закопченной кастрюле… Рыжий вел меня к богатым людям на парти. К женщине из мира haute couture[60]. К изобретательнице и производительнице духов и бижутерии.

Несмотря на то, что мы затратили минут десять на отыскание места, где бы мы могли пописать (являться в богатые дома и тотчас же бежать в туалет – нехорошо), мы все же пришли первыми. Маленькая толстушка горничная, по виду испанка или португалка, впустила нас в темное и теплое помещение. Снимая плащ и оглядываясь вокруг, я понял, что стены прихожей окрашены в почти черный цвет переспевших украинских вишен. Украинских вишен я не видел уже четверть века, но исключительно редкий цвет их ностальгически помню. Высокие тяжелые шкафы украшали прихожую. В шкафах была видна посуда и ящички с бижутерией.

– Игорь!

Из колена коридора появилась низкорослая девушка в черных тряпочках. Большеносая, с аккуратно окрашенным белым клоком волос у лба, она вошла в раскрытые руки Рыжего. На меня пахнуло резкими духами. Поцеловавшись, они расклеили объятья.

– Познакомься, Дороти… Это мон мэйор ами, Эдвард… Трэ гранд экриван…[61]

Я не выношу манеру Рыжего представлять друзей, как «трэ гранд» художников или писателей. Я его предупреждал несколько раз не употреблять по отношению ко мне пышные и глупо звучащие эпитеты. Дороти подала мне руку и, поколебавшись мгновение, подставила щеку. Затем вторую. Судя по выражению ее лица, она слышала мое имя впервые.

– Вы публикуетесь по-французски? – спросила она.

– Да. У меня вышли три книги во Франции.

Девичье лицо подобрело. Выпустив три книги, можно все равно оставаться таким же подлецом, вором или убийцей, как и до выпуска трех книг, но почему-то всех всегда радует, что я их выпустил. Почувствовав, как мой вес увеличился, я втиснул третий поцелуй в уголок рта Дороти.

– Мне сегодня исполнилось двадцать лет! – сказала Дороти, отступив на полшага от меня и схватив Рыжего за рукав.

– Кэль oppop![62] – вскричал Рыжий и выпучил глаза. – Кэль оррор! Почему твоя мама не сказала мне, что сегодняшнее парти – твой день рождения? Я пришел без подарка. Я бы принес тебе картинку в подарок. Кэль oppop!

– Прекрасно. Принесешь картинку в следующий раз, когда придешь к нам опять, – нашлась расторопная Дороти.

Рыжий стал художником недавно. Может быть, повинуясь незримому влиянию сходства своей физиономии с Ван-Гоговской, Рыжий взялся вначале за карандаш, потом за кисть. В настоящее время он изготовляет яркие, красивые, бьющие в глаза работы. Следует, по-видимому, относить его «картинки», как они их называет, к полунаивному искусству, но как бы там ни было, обширные социальные связи Рыжего способствуют распространению его творчества в среде богатых кутюрье, и, о чудо, в последнее время его картины покупают все чаще и чаще.

Дороти потащила нас в глубь квартиры, дабы снабдить дринками, по пути горделиво сообщив, что пригласила на деньрожденческое парти семьдесят три человека.

– Придет, разумеется, куда больше… Получится за сотню… Маман очень хотела тебя видеть, Игорь, но она появится не раньше одиннадцати. У нее срочная деловая встреча.

Получив из рук Дороти «Блади-Мэри» (безалкогольный Рыжий с наслаждением цедил несоленый томатный сок через пластиковый корешок), я позволил себе рассмотреть бар. Увы, мираж над авеню Думэр обманул меня. Ветчины, розовой, с белым салом, на столе, служащим баром, не оказалось. Было множество типов орешков и разнообразно печеной картошки (проклятых чипсов, ненавидимых мной еще в Америке!), были маслины и оливы, еще какие-то сушеные солености в вазах и вазочках, но никаких сэндвичей. Не было даже вина! Водка, томатный сок, одна бутылка виски и очень много кока-колы. Поддев ногою спускающуюся низко скатерть, я обнаружил еще несколько ящиков ее же, проклятой.