— Эге, — не совсем вразумительно сказал Святополк, сопровождая неясный звук таким же маловразумительным и несмелым телодвижением. — Эгей! — повторил он, словно призывая кого с другого берега. Что не имело никакого видимого оправдания, поскольку скучающий торговец глазел на государя с трех шагов. — Эгей, добрый человек…

Добрый человек слегка приподнял бровь, и Святополк, приняв во внимание знаменательное отсутствие дворян, приспешников и подручников, почел за благо переменить обращение, не совсем понимая, впрочем, что именно могло добряку не понравиться:

— Простите, сударь, за беспокойство…

— Никакого беспокойства, — заверил его торговец пивом, увеличивая убедительность слов особенным, ледяным тоном.

— Э… сударь, не видали вы?.. Здесь сотня конной дворцовой стражи приказа полуполковника Полевана не проходила?

Желая, вероятно, облегчить собеседнику ответ, Святополк глянул по концам заброшенной улицы и повел рукой, очерчивая подлежащее обсуждению пространство.

— Не проходила, — возразил человек, пренебрегая подсказкой.

— Вы знаете полуполковника Полевана? — оживился Святополк, вдохновившись вдруг надеждой.

— Не знаю, — отвечал торговец не менее того кратко, так что приходилось смириться с мыслью, что решительность его ответов поддерживало не близкое знакомство с полуполковником и дворцовой сотней, а некий другой источник, пока неведомый.

Святополк ощупал припрятанный за пазухой венец и сказал, уповая смягчить тем собеседника:

— А нельзя ли, сударь, кружечку пива?

— Отчего же нельзя? — отвечал тот на вопрос вопросом, и действительно как будто смягчился. Однако не зашел в своей доброте так далеко, чтобы взять кружку и подставить ее под кран.

Теряясь под вопрошающим взглядом, Святополк не выдержал неопределенности и решился повторить сказанное громко и членораздельно, как говорят с глухими:

— Нельзя ли, сударь… — повысил он голос и нагнулся к собеседнику. — Можно ли налить кружку пива? — он показал пальцем, что одну, не поленился обозначить глиняный сосуд, который хотел бы видеть наполненным, и соответствующим кивком головы напомнил торговцу о разлегшейся на мостовой бочке — из ввинченного в днище крана, вызывая жажду, капало в подставленное снизу корытце.

— Можно, — согласился продавец пива. Но опять дальше этого не пошел.

Ставши в тупик перед загадочными ухватками простолюдина, которые так сильно разнились с нравами и установлениями великокняжеского двора, что впору был задаться вопросом, правильно ли они понимают друг друга, на том ли языке объясняются, Святополк нащупал под полукафтаньем венец, подумывая уже, не нужно ли показать краешек, чтобы получить пиво.

— Четверть гроша — кружка, — сообщил ему торговец, не дожидаясь столь убедительного довода, как родовой венец Шереметов. — Полгроша — две кружки. А на грош хоть лопни!

Придерживая раздутую венцом грудь, Святополк пошарил в карманах и облизнул губы, изрядно уязвленный грубым запросом пивовара.

— У меня нет денег, — вынужден был признать он.

Продавец кивнул, показывая тем самым, что не ставит под сомнение чистосердечие покупателя. И ничего больше. Никаких поползновений оказать ему помощь.

— Но это ничего не значит!.. — горячо начал Святополк и сбился, сразу же сообразив, что пивовар понимает его превратно, совсем не в том смысле, в каком следует понимать случайное безденежье великого государя. — Невероятное стечение обстоятельств, — сказал он суше, с внезапно проснувшейся гордостью.

— Я думаю! — загадочно хмыкнул пивовар. И, что удивительно, не выказал никакого любопытства к невероятным обстоятельствам, на которые прямо ссылался собеседник.

— В это трудно поверить! — с надменной ноткой в голосе выпрямился Святополк. Однако обезобразивший грудь венец помешал ему явить собою достаточно убедительную фигуру. — Необыкновенное стечение обстоятельств! — добавил он. — И… поверьте, сударь, я глубоко несчастен. — Неожиданное признание заставило его неровно вздохнуть, хватая зубами искривившиеся губы.

Пивовар насторожился, невольно глянув за бочку, где стояла у него шкатулка с деньгами.

— И… ни гроша… такой вот удар судьбы… Вы, сударь, за кого? — спросил государь, подавляя судорожный вздох. — Скажите, вы за Святополка?

— Тебе-то что? — медлительно спросил пивовар, таким же медлительным движением вытирая ладонь о бороду. — Ты-то кто будешь?

— Да так… никто, — отвечал Святополк, чувствуя себя еще горше от этой уничижительной скромности. — Просто хотел знать. Сам я за Святополка. И могу объяснить…

Пивовар пожал плечами, не обременяя себя рассуждениями. То есть, скорее все ж таки принимая точку зрения собеседника, чем возражая.

— Сам я за Святополка и вам советую, — взбодрился Святополк, чувствуя некоторое поощрение, и тронул припрятанный венец.

— Спасибо за совет, — уклончиво отвечал пивовар.

— Я рад, что вы это так понимаете, — оживился Святополк еще больше. — Ведь если по-настоящему разобрать… Святополк — благочестивый юноша. Юноша он благочестивый. Если разобрать. По-настоящему. Каждый день свой молитвой кончает и записывает на бумажке, о чем он богу молился. — Святополк поднял палец. — И потом… если уж венчан на царство, что теперь? Кто теперь Юлий? Изменник и похититель престола, вот кто! Беды-то все от перемен. Зачем нам перемены? Поставили Святополка, ну и пусть стоит. Верно я говорю?

— Оно, пожалуй, на то и похоже… — с некоторым затруднением отвечал пивовар, пересаживаясь основательным своим седалищем по короткой скамье.

— Нам, простым людям, — продолжал Святополк, — что главное?

— Что? — настороженно спросил пивовар, бросив взгляд на шкатулку с деньгами.

— Чтобы государь был милостивый и милосердный!

— Да уж лучше милостивый, чем немилосердный, — согласился пивовар.

— А Святополк ведь кто?

— Кто?

— Милостивец наш и добродей! Государь-батюшка!

— Ну так, значит… получается так, — протянул пивовар, удивляясь красноречию собеседника.

— Ю-лий! — приглушенным рокотом прокатилось над крышами. — Ю-лий! — повторилось сильней и явственней. — Ю-лий! Ю-лий!

Оставив бочку, на которую опирался он свободной рукой, Святополк медленно выпрямился, с лица его сошла краска возбуждения, и он спросил невыразительным, деревянным голосом:

— Так вы, значит, за Святополка?

— Что ж, я не прочь, — не совсем вразумительно подтвердил торговец.

— Дайте мне вашу руку! — торжественно произнес Святополк и, когда сжал ее, замер, словно забывшись. А потом воскликнул: — Никогда этого не забуду! — и пошел, провожаемый изумленным взглядом. Один, как перст, на оставленных людьми улицах.

Смутно гудевшая площадь заставляла его менять намерения: то сворачивал он на тяжелый гомон толпы, то кидался прочь. И, нигде не встретив полуполковника Полевана с его сотней, поспешил в Вышгород, как только нашел все-таки людей и коня.

Святополк застал вдовствующую государыню Милицу у раскрытого в пустое небо окна. Узкие плечи Милицы скрывала короткая из жесткой парчи накидка. Оттопыренная складками, она напоминала сложенные крылья жука или осы — темные на фоне синевы, заключенной в рамку окна. Казалось, застывшая, как высохшая оса, Милица попала под чары рокочущей за окном пустоты — разверстая прорва гудела низким клокочущим звуком, тем самым, что наполняет, верно, и бесконечность. Милица не слышала шагов пасынка, его виноватого покашливания за спиной, сокрушенного кряхтения, сопения и поскребывания — всех мыслимых звуков, которое способно издавать не уверенное в себе существо.

— Вот он, венец, матушка! — с испуганной поспешностью сказал Святополк, когда, передернув крыльями, Милица обратила в комнату укрытое темной кисеей, нечеловеческое, без глаз, без рта лицо. — Тут он вот, с нами — венец.

Мгновение или два можно было думать, что Милица никогда не заговорит.

— Боже мой! — выдохнула она. — А где Юлий?

— Это я, матушка, — возразил Святополк, непроизвольно оглянувшись.