- Ари, - сказал он, - ты был моим лучшим учеником. Твой живой ум часто опережал мысль учителя. Вот почему я сразу привязался к тебе. Я люблю смелость мыслей у христианина. Вера не должна быть робкой в дни, когда безбожие проявляет себя с неслыханной наглостью. Церковь располагает сейчас только агнцами, а ей нужны львы. Откуда мы возьмем отцов церкви и мудрецов, чей взор, бывало, охватывал все науки? Истина подобна солнцу: только орлиный глаз может на нее взирать.

- Ах, дорогой мой учитель, вы обладали, о чем бы ни зашла речь, тем острым глазом, который ничто не могло ослепить. Я помню, что ваши мнения нередко приводили в ужас даже тех из ваших собратьев, которых святость вашей жизни приводила в восхищение. Вас не страшила новизна мыслей. Так, например, вы были склонны допустить множественность обитаемых миров.

В его глазах загорелся огонек.

- Что скажут робкие умы, когда прочтут мою книгу? Ари, под этим прекрасным небом, в краю, который бог создал с особенной любовью, я размышлял, я трудился. Ты знаешь, что я недурно владею древнееврейским языком, арабским, персидским и многими наречиями Индии. Тебе известно также, что я собрал здесь обширную библиотеку, содержащую немало древних рукописей. В последние годы я углубился в изучение языков и преданий первобытного Востока. Мои немалые труды с божьей помощью должны были принести свой плод. На днях я закончил книгу "О происхождении", углубляющую и восполняющую то благочестивое толкование начал Вселенной, которому греховная наука уже готова была предсказать неминуемое крушение. Ари, бог пожелал в своем милосердии, чтобы наука и вера примирились наконец между собой. Стремясь достигнуть такого единения, я исходил из следующей предпосылки: Библия, которая вдохновлена святым духом, содержит только истину, но она не сообщает нам всего того, что истинно. Да и как могло быть иначе, раз она ставит себе единственной целью осведомить нас лишь о том, что необходимо для спасения нашей души. Все, что выходит за пределы этой высокой задачи, не имеет для нее никакого значения. План ее столь же прост, как и велик. Он охватывает судьбы человека от его грехопадения до божественного искупления. Это священная история человека. Библия обнимает все, и вместе с тем содержание ее ограниченно. В ней нет ничего такого, что бы тешило мирское любопытство.

Так вот, мы не должны больше терпеть, чтобы нечестивая наука смеялась над молчанием бога. Пора сказать: "Нет! Если Библия не все нам открыла, это не значит, что она в чем-либо солгала". Такова истина, которую я возглашаю. Опираясь на геологию, доисторическую археологию, на восточные космогонии, хеттские и шумерийские памятники, халдейские и вавилонские предания, на древние сказания, сохранившиеся в Талмуде, я доказал существование преадамитов 7, о которых боговдохновенный автор книги Бытие ничего не говорит только потому, что история их не имеет значения для спасения души детей Адама. Больше того, тщательное изучение первых глав Книги Бытия доказало мне наличие двух актов творения, разделенных многими веками, причем второй из них, собственно говоря, был лишь приспособлением частицы нашей земли к нуждам Адама и его потомства.

Он помолчал минутку, затем продолжал, понизив голос, с подлинно религиозной торжественностью:

- Я, Марциал Сафрак, недостойный пастырь божий, доктор богословия, покорный, как малое дитя, велениям нашей святой матери церкви, утверждаю с полной уверенностью, - если только святейший папа и церковные соборы не возгласят противное, - что Адам, созданный по образу и подобию божию, имел двух жен, из которых Ева была вторая.

Эти странные слова вывели меня из состояния равнодушия и пробудили во мне чрезвычайный интерес. Поэтому я был несколько разочарован, когда г-н Сафрак, опершись локтями о стол, сказал:

- Но довольно об этом. Быть может, ты когда-нибудь прочтешь мою книгу, где найдешь все подробности. Я был вынужден, ради строгого исполнения моего долга, повергнуть мой труд на рассмотрение архиепископа и просить у его высокопреосвященства одобрения. Рукопись в данный момент находится у архиепископа, и я с часу на час жду ответа, который, как я имею все основания надеяться, будет благоприятным. Дорогое мое дитя, отведай этих грибов, собранных в здешнем лесу, и вина наших лоз, - и скажи, не вторая ли обетованная земля этот край, для которого первая была лишь прообразом и предвещанием.

После этого разговор стал более непринужденным и коснулся наших общих воспоминаний.

- Да, сын мой, - сказал кюре, - ты самый любимый из моих учеников. Бог разрешает нам отдавать чему-нибудь предпочтение, когда оно основано на беспристрастной оценке. Так вот, в тебе я сразу же увидел задатки подлинного человека и христианина. Правда, в тебе проявлялись также и серьезные недостатки. Ты не всегда был одинаков, в тебе часто появлялась неуверенность, ты легко падал духом. Страсти, еще неясные, дремали в твоей душе. Я любил тебя за эту душевную тревогу, между тем как иного из моих учеников, случалось, любил за противоположные свойства. Поль д'Эрви, например, был мне дорог за непоколебимую твердость его ума и сердца.

При этом имени я покраснел, побледнел и едва не вскрикнул, а когда попробовал что-то сказать, голос мой мне не повиновался.

- Если мне не изменяет память, - добавил кюре, - он был твой лучший друг. Ты по-прежнему близок с ним, не правда ли? Я слышал, что он стал дипломатом и ему предсказывают блестящую будущность. Я желал бы, чтобы, когда настанут лучшие времена, он занял место на службе у его святейшества папы.

- Отец мой, - с трудом проговорил я, - завтра я расскажу вам о Поле д'Эрви и еще об одном лице.

Г-н Сафрак пожал мне руку. Мы попрощались, и я удалился в отведенную для меня комнату.

Лежа в постели, пахнущей лавандой, я вообразил, что я по-прежнему тот ребенок, который, стоя на коленях в часовне коллежа, восторженно смотрит на женщин с такими белыми и светлыми лицами, заполняющих хоры. И вдруг словно какой-то голос, исходящий из облаков, зазвучал надо мной и промолвил: "Ари, тебе кажется, что ты любишь их в боге, но на самом деле ты любишь в них бога".