Выше лежал тонкий слой, черный, но прозрачный: то были перегной, осыпавшаяся хвоя, упавшие шишки, тихо тлеющие листья и кости зверей, а выше была свежая буйная зелень - мох, кустики ягод, папоротники. Еще выше и светлее - подлесок, еще выше и светлее - верхушки сосен и пихт, а еще выше в светлой прозрачности, объединявшей зелень и синеву, купол неба, верхний слой леса, переходящий в воздух. Вот так, горизонтальными слоями, покоящимися друг на друге, лежал под ним мир леса, и сквозь эти слои вверх и вниз бежали ручьями желтые и золотые соки - они поднимались от корней вверх по жилам дерева, а еще в лесу были запахи, алые, сочно-зеленые, синие запахи, и пестрая радуга птиц и чистая белизна вод, то поднимавшихся к небу, то падавших на землю. И в этом покое, в этом вечном круговороте на летящем облаке парил он, центр мироздания. В блаженном опьянении он впитывал эти образы, должно быть, это и означало свободу.

Он писал свою картину, он писал ее как одержимый, он писал ее на облаках и на холсте небес, тысяча рук была у него, чтобы писать картину, и тысяча глаз, чтобы смотреть. И внезапно, когда он писал на своем холсте шум леса, он заметил, что шум этот становится грозным, что он нарастает, и ему вдруг стало страшно, и он приказал облакам: "Дальше, дальше, дальше!" И послушные облака помчались вперед, оставляя за собой зеленый кристалл леса, и заскользили дальше над полями и лесами, над бесконечными аллеями, которые - это было очень странно - почему-то передвигались по земле. Облака долетели до маленького города, где родился молодой солдат, они остановились над домом его отца, где в саду росли яблоки, где был мостик через ручей, и где так хорошо пахло кожей из сапожной мастерской, и где стоячие часы отзванивали время, считая дни и часы домашнего тихого счастья. Добро пожаловать, добро пожаловать! Облака мягко опустились вниз, и молодой солдат соскользнул с них на землю.

Его тело погрузилось в блаженное тепло, и вдруг он почувствовал прикосновение свежих губ и юную упругую грудь на своей груди.

- Хорошо, что ты пришла, - сказал он. - Мне снился такой страшный сон.

Он улыбнулся, задыхаясь в ее сильном объятии.

- Иди же, иди же ко мне! - сказал он.

Поцелуй пронзил его.

- Иди же!

Он проснулся, в ушах у него гудело, он больше не грезил, он был дома, и как странно, как странно: он упал со своей кровати. Он обругал сам себя: "Не падай на пол из кровати!" Он скатился вниз по склону, веревка порвалась. "Еще и ударился обо чтото, - подумал он, - какой ужасный сон". Он лежал между кроватью и стулом, а ему представлялось, что он лежит между двумя горами, и они казались ему огромными.

"Это во сне или наяву?" - подумал он и решил, что снова проснулся. И тут к нему с грохотом приблизились шаги, и двери такие высокие, что доставали до середины неба, отворились, и вошел отец. Он остановился. "Доброе утро, - сказал юноша. - Доброе утро. Ты знаешь, я выпал из кровати, мне приснился такой ужасный сон". И он увидел, что отец молчит. Юноша поднял на него глаза. "Как он странно выглядит! - подумал он. - На кого он так похож?"

Отец склонился над ним, и молодой солдат подумал: "Почему он так похож на жандарма из моего страшного сна?" И он, вытянув губы, шаловливо, как ребенок, дунул в широкое лицо отца и хотел сразу вскочить, но ноги еще не слушались его. А жандарм, который наклонился над юношей, увидел, как губы того силятся сложиться в трубочку, будто он собирается подуть. Он увидел, что ноги юноши судорожно дергаются, как ноги подбитого воробья. Он увидел дыру в его черепе, он увидел ручеек воды и крови, который вытекал из отверстия в черепе. "Значит, с ним все-таки покончено, - подумал жандарм. - От нас никто не уйдет".

А юноша видел, что отец все стоит, наклонившись над ним, и не двигается с места. "Знаешь, я очень устал", - сказал юноша виновато. Он попробовал подуть на волосы, которые щекотали ему лоб. И вдруг он задрожал, ему стало холодно. "У меня, наверное, небольшой жар, - подумал он, - простудился вчера в лесу, на голой земле, в яме, поросшей ежевикой!"

- Принеси мне чаю! - попросил он.

Жандарм опустился рядом с ним на колени,

- Наверняка у него есть вещи, которые могут пригодиться, не пропадать же им, - сказал жандарм сам себе.

- Что ты на меня так смотришь, отец? - спросил молодой солдат.

- Почему у тебя такие большие глаза, отец? - спросил молодой солдат. Он увидел огромный глаз, чудовищный металлический глаз, этот глаз сверкал у отца на груди. И вдруг он громко закричал: "Отец, берегись, русский здесь! Он стоит у тебя за спиной!

Он поднял кулак! Он убьет тебя! О боже!"

Он увидел, как крестьянин с развевающейся на ветру бородой подходит все ближе и поднимает над головой отца огромный камень.

- Берегись, - закричал он, - беги, беги!

Жандарм увидел, как на губах юноши вздулись пузыри от последнего вздоха.

- Спасайся! - закричал солдат из последних сил.

Жандарм полевой жандармерии Якоб Каумиц увидел, как лопнули пузыри на губах молодого солдата.

- Это же жандарм, - вдруг сказал себе юноша.

Действительность вновь ворвалась в его сознание, как молния. Он ощутил ее, как острый луч, насквозь пронизывающий его мозг, и он закричал от боли.

И, рыча от боли, он увидел прямо над собой лицо жандарма. Это лицо неотвратимо надвигалось на него, неотвратимо, как месть. Молодой солдат увидел белки в приближающихся глазах, и вдруг он увидел, как эти глаза гаснут, и увидел, как жандарм падает.

"Солнце заходит, - подумал он. - Глаза гаснут".

Что-то сверкнуло, упало, рухнуло, взорвалось, ударило его всей тяжестью - это на его тело обрушился труп жандарма, и металлический нагрудный знак залила кровь.

Лейтенант отбросил в сторону камень, которым он пробил череп жандарма. "Извини, камрад, - пробормотал он, - но свидетели мне не нужны". Он снял мундир, фуражку и офицерский ремень и повернулся к молодому солдату. Он оттащил в сторону труп жандарма, расстегнул мундир молодого солдата, приподнял расслабленное тело умирающего, снял с него солдатский мундир и снова бросил труп на землю. Он снял солдатский ремень и фуражку, снял плакатик с надписью: "Я трус, отказавшийся защищать Германию от варваров", снял с его шеи оборвавшуюся веревку и надел петлю себе на шею. "Это мне пригодится у русских", - сказал лейтенант сам себе. Он надел на себя форму молодого солдата, она оказалась хороша ему. Потом он вынул бумажник из своего мундира, достал офицерское удостоверение, разорвал его, достал пачку фотографий и их порвал тоже, потом он вырыл яму в рыхлой лесной почве и закопал клочки. Закончив эту работу, он вытащил из мундира, который теперь был на нем, солдатскую книжку молодого солдата и прочитал то, что в ней было записано. "Антон Шельц", - прочитал он вслух, чтобы запомнить, и молодой солдат, который безмолвно умирал, вдруг услышал свое имя. И он закричал: