— Это моё дело, — отвечал пастор. — Но ты свободен.

Левион опустил голову и уставился на свою фуражку. Он обижен совершенно незаслуженно, его соседи будут злорадствовать, пользуясь этим случаем.

Пастор был в негодовании.

— Но, ради Создателя, неужели ты не можешь добиться того, чтобы твоя сестра вышла замуж за этого человека?

— Неужели пастор полагает, что я об этом не хлопотал? — отвечал Левион.

— Но она сама не уверена в том, кто это.

Пастор раскрыл от удивления рот:

— В чём она не...?

И поняв, наконец, в чём дело, он всплеснул руками. Затем он быстро кивнул головой:

— Итак, я возьму себе другого помощника, как уже говорил.

— Кого?

— Я вовсе не обязан сообщать тебе этого. Но я возьму Эноха.

Мужик задумался над этим. Он знал Эноха; у него бывали с ним мелкие дела. «Так это будет Энох», — вот всё, что он сказал, уходя. Энох мог занять эту должность. У него была глубокая натура, он никогда не поднимал высоко головы, а напротив склонял её на грудь: он был очень солидным. Болтали о том, будто на море он был не особенно-то приятным товарищем. Несколько лет тому назад он был пойман на том, что вытаскивал чужие сети. Но, конечно, это были одни сплетни, которые передавались из зависти. По своей внешности он, правда, не имел вида ни графа, ни барона, его безобразила повязка на ушах. Кроме того, у него была своеобразная привычка: когда он встречал кого-нибудь по дороге, он, затыкал пальцами то одну ноздрю, то другую и дул. Но Бог не обращает внимания на внешность; а у Его покорного слуги Эноха было похвальное намерение немного почиститься, прежде чем встретиться с человеком. Когда он подходил, он говорил: «Мир вам!», а уходя, произносил: «Оставайся с миром».

Всё было основательно и обдуманно. Даже финский нож, который торчал у него за поясом, он носил с каким-то особенным выражением лица, точно хотел сказать: «К сожалению, найдётся много людей, у которых нет ножа, чтобы им резать при случае». В последний раз, в жертвенный день Энох произвёл большую сенсацию своим крупным приношением: он положил на алтарь банковый билет. Не ужели он заработал так много денег за последнее время? Как будто высшая сила приложила свою лепту к его шиллингам. Он ничего не был должен Макку в мелочную лавку, его рыболовные снасти были нетронуты, семья хорошо одета. Энох поддерживал у себя в доме большую нравственность. У него был сын, образцовый молодой человек хорошего и смирного поведения. Он ездил на рыбные промыслы на Лофотены, так что мог бы вернуться домой с синим якорем на руке, но он этого не сделал. Его отец с ранних лет научил его быть богобоязненным и смиренным. Энох полагал, что благословение нисходит на того, кто ведёт себя тихо и смиренно...

Пока пастор лежал и размышлял, наступило утро. Этот несчастный телеграфист Роландсен нарушил его ночной покой; в шесть часов он уже встал. Но тут оказалось, что его жена поднялась ещё раньше, потихоньку оделась и ушла.

Перед обедом пасторша отправилась к телеграфисту Роландсену и сказала:

— Пожалуйста, не пойте ночью около нашего дома.

— Я уже сам понял, как по-дурацки вёл себя, — сказал он. — Я ожидал найти у вас йомфру ван Лоос, но она куда-то перебралась.

— Так это песня предназначалась ей?

— Да. Маленькая неудавшаяся утренняя серенада.

— Ведь я сплю в этой комнате, — сказала пасторша.

— А там жила йомфру ван Лоос.

Пасторша ничего больше не сказала, но её глаза стали тусклыми и какими-то глупыми.

— Да, да, спасибо, сказала она уходя. — Было очень приятно вас слушать, но не делайте этого больше.

— Обещаю. Если бы я только подозревал... Я бы, конечно, не осмелился... — Роландсен, по-видимому, желал провалиться сквозь землю.

Вернувшись домой, пасторша сказала:

— Как мне сегодня хочется спать.

— Разве это удивительно? Тебе ночью не дал спать этот крикун.

— Самое лучшее, если йомфру уедет, — сказала жена.

— Йомфру?

— Ведь ты знаешь, что он с ней помолвлен. У нас никогда не будет покоя по ночам.

— Он сегодня же получит от меня письмо.

— Всего проще отпустить йомфру.

Но пастор далеко не находил, чтобы это было всего проще. Для того, чтобы нанять новую йомфру, требовались новые расходы. А, кроме того, йомфру ван Лоос была очень дельной, без неё везде начнётся беспорядок. Он очень хорошо помнил, как вначале его жена вздумала сама хозяйничать, и что поднялось в доме. Он этого никогда не забудет.

— А кого же ты хочешь взять на её место? — спросил он.

Фру отвечала:

— Лучше сама буду делать то, что она делала.

Тогда пастор горько усмехнулся и сказал:

— Да, уж тогда всё будет действительно сделано.

Пасторша возразила ему обиженная и оскорблённая:

— Я всё равно свободна, мне остаётся только помогать в хозяйстве. Так что, если я буду исполнять её обязанности, это будет не трудно.

Пастор молчал. Было совершенно бесполезно возражать и говорить. Бог с ним!

— Йомфру не может уехать, — сказал он. Но его жена сидела в таких изорванных башМакках, что становилось жалко, и он сказал, прежде чем уйти: — Нам надо, во-первых, постараться купить тебе башМакки.

— О, да, ведь теперь лето, — отвечала она.

Последние рыбачьи лодки готовы к отплытию, лов кончился. Но в море было ещё очень много сельди, что было заметно у берегов; и цены понизились.

Купец Макк скупил всю сельдь, где только мог, и никто не слыхал, чтобы происходили какие-нибудь недоразумения с платежами; только последнего рыбака он просил немного подождать уплаты, пока он телеграфирует, чтобы ему прислали деньги с юга.

Тогда народ сейчас же начал говорить: «Ага, вот он и попался».

Но купец Макк был по-прежнему могуществен. Кроме всех своих других предприятий, он строил булочную, которую обещал жене пастора — прекрасно; булочная подвигалась, рабочие приехали, и фундамент был уже заложен. Фру находила истинное наслаждение смотреть, как росла её булочная. Но теперь нужно было строить самое здание, а для этого Макку нужны были другие рабочие. Макк говорил, что он им уже телеграфировал. Теперь булочник ленсмана опомнился. То, чего не добился пастор своим посланием, сделал фундамент. «Если есть покупатели, то будет и хлеб», — сказал булочник. Но все отлично понимали, что бедный человек напрасно хвастался, теперь его раздавит могущественный Макк.

Роландсен сидит в своей комнате и возится с каким-то диковинным плакатом, подписанным его собственной рукой. Он перечитывает его несколько раз кряду и находит, что всё в порядке. Затем он суёт его в карман, надевает шляпу и уходит. Он направляется на фабрику, в контору Макка.

Роландсен ожидал, что йомфру ван Лоос уедет; но она не уехала, пасторша ей не отказала. Роландсен ошибся, надеясь, что пасторша окажет ему эту услугу; теперь он опять взялся за здравый ум и подумал: «Будем держаться земли, мы ведь никого не обманули».

Роландсен получил в это время строгое и обличительное письмо от пастора. Роландсен отнюдь этого не скрывал, а всюду показывал. «Он, мол, вполне заслужил это письмо», — говорил Роландсен. Оно принесло ему добро: с самой конфирмации о нём не заботился ни один пастор.

Роландсен говорил даже, что пастору следует послать много подобных писем на радость и спасение каждого человека. Но смотря на Роландсена, никто не мог бы заметить, чтобы он за последнее время был в особенно радостном настроении, напротив, он задумывался больше чем когда-либо.

«Сделать мне это или нет?» — бормотал он. Когда его прежняя невеста, подстерегавшая его с самого раннего утра, стала преследовать его за глупую серенаду на пасторской усадьбе, он проговорил значительно: «Я то сделаю».

Роландсен входит к Макку в контору и кланяется. Он совершенно трезв. Отец и сын стоят по сторонам конторки и пишут. Старый Макк предлагает Роландсену стул, но он не садится, он говорит:

— Я хотел только сказать, что взлом совершён мною.