— Тише... Мне кажется, кто-то в лесу.

— Конечно, никого нет, — отвечала Элиза.

«Она, может быть, сказала это только потому, что заметила его!» — с горечью подумал Роландсен. Он весь похолодел. Конечно, он «никто». Да, теперь! Но подожди, что будет через два месяца! Да что такое она сама? Просто какая-то Мадонна из жести, дочь известного лютеранина Макка из Розенгарда. Господь с ней! На станционной крыше стоял флюгер, представляющий собой петуха на железном стержне. Роландсен вернулся домой. Он влез на крышу и собственноручно переломил железный стержень. Петух перегнулся, и казалось, будто он поёт. Пусть он так и останется. Прекрасно, так и нужно, чтобы петух пел.

Для сельских жителей наступали дни отдыха; единственным лёгким занятием была ловля местной рыбы в тёплые ночи. Хлеб и картофель росли, трава на лугах волновалась, в каждом доме было изобилие сельдей, а коровы и козы давали молоко вёдрами и всё же оставались тучными.

Макк с дочерью Элизой отправились домой, а Фридрих опять остался единственным хозяином на фабрике и в лавке. Фридрих хозяйничал не особенно удачно, он любил море и не особенно охотно прозябал на суше. Капитан Хенриксен с берегового парохода вскользь обещал ему место штурмана на своём корабле, но, кажется, из этого ничего не выйдет. Теперь вопрос в том, в состоянии ли Макк купить сыну пароход. Он делает вид, что купит, и часто говорит об этом, но Фридрих подозревает, что это окажется невозможным.

Фридрих умеет взвешивать обстоятельства, у него от природы так мало того, что нужно для моряка, он тип осторожной положительной молодёжи, которая в обыденной жизни исполняет исключительно только то, что необходимо. Вообще он похож на свою мать и не имеет ничего характерного для истого Макка. Но он прав, так и нужно поступать, если хочешь блестяще пройти жизненное поприще — никогда не делать слишком много, напротив, несколько менее чем следует, и этого будет вполне достаточно. Каково, например, пришлось Роландсену, этому смелому сорванцу с его самомнением? Он сделался вором в глазах всех людей и к тому же потерял место. Вот он и бродит теперь со своей нечистой совестью, а его изношенная одежда становится всё тоньше и тоньше, и ни у кого он не может найти себе комнаты, кроме как у раздувальщика мехов Берре, куда Овэ Роландсен и переселился. Берре, может быть, и хороший парень в своём роде, но он самый бедный во всём околотке, так как в его избе всего меньше сельди; кроме того, его дочь Пернилла убогое создание, благодаря всему этому его дом не пользуется большим почётом. У него не поселился бы ни один порядочный человек.

Говорили, что Роландсен мог бы сохранить своё место, если бы он обратился к инспектору телеграфа с сокрушённым сердцем, но Роландсен покорился тому, что получит отставку, и у инспектора не было никакого предлога помиловать его, а старого Макка, посредника между ними, не было.

Но пастор был доволен Роландсеном. «Он, говорят, меньше пьёт, чем прежде. Я совсем не считаю его безнадёжным человеком. Он сам признался, что моё письмо было побудительной причиной, заставившей его объявить о преступлении».

Конечно, приятно видеть такие результаты.

Подходил Иванов день. По вечерам на всех возвышенностях зажигались костры, молодёжь собиралась вокруг них, и по всему приходу раздавались звуки гармоники и скрипки.

Так как костёр не должен был пылать, а только сильно дымиться, то в него бросали сырой мох и можжевельник, что давало густой дым и приятный запах.

В Роландсене было столько бесстыдства, что он ничуть не сторонился этих народных увеселений; он сидел на высокой горе, играл на гитаре и пел так громко, что его голос раздавался по всей долине.

Когда он сошёл к костру, оказалось, что он пьян, как стелька, и произносит только блестящие фразы. Он остался тем же, чем был.

Но внизу по дороге шла Ольга, дочь кистера. Она совсем не намеревалась останавливалась здесь, она только шла по дороге и хотела пройти мимо. Ах, она, конечно, могла бы и пройти по другой дороге, но Ольга была так молода, а звуки гармоники притягивали ей. Её ноздри вздрагивали, поток счастья пробегал по ней, она была влюблена. Раньше днём она была в лавке, и Фридрих Макк так много говорил ей, что она должна была понять его, хотя он выражался очень осторожно. Разве не могло случиться, что и он пойдёт прогуляться в этот вечер, как и она!

Она встретила жену пастора. Они обнялись и заговорили о Фридрихе Макке. Ни о ком другом. В приходе он был главным человеком, даже жена пастора чувствовала к нему склонность; он был таким милым и осторожным, и каждый шаг его доказывал, что он твёрдо стоит на земле. Наконец, жена пастора заметила, что молодая Ольга была сильно встревожена, она спросила:

— Дитя, отчего ты так смущена, уж не влюблена ли ты в молодого Макк?

— Да, — прошептала Ольга и зарыдала.

Пасторша остановилась.

— Ольга! Ольга! А он интересуется тобой?

— Мне кажется, да.

Жена пастора посмотрела неподвижным и глупым взглядом в пространство.

— Да, да, — сказала она, улыбаясь. — Да благословит тебя Господь, ты увидишь, всё будет хорошо.

И она удвоила свою любезность с Ольгой.

Когда дамы подошли к дому пастора, пастор выбежал к ним очень возбуждённый.

— Там наверху горит лес, — воскликнул он. — Я видел это из своего окна.

Он велел собрать топоры и заступы, созвать людей и отправиться с ними к лодке, стоявшей внизу под навесом. Горел лес Эноха. Но его предупредил бывший помощник Левион. Левион возвращался с рыбной ловли, которой, по обыкновению, занимался перед лесом Эноха. На возвратном пути он заметил, как в лесу поднялся маленький яркий огонёк, он всё усиливался. Левион кинулся головой, как бы в знак того, что он отлично понимает, в чём дело. Когда же он заметил внизу под навесом суетящихся людей, то понял, что помощь скоро подоспеет, и, сразу повернув лодку, поплыл назад, чтобы первым прибыть на место пожара. Со стороны Левиона было очень хорошо что он готов был забыть всякую ссору и поспешил на помощь к своему врагу.

Вот Левион пристаёт к берегу и направляется к лесу, он слышит треск пламени. Левион не торопится и оглядывается с каждым шагом, вскоре он видит бегущего Эноха. Им овладевает необыкновенное волнение и любопытство; он прячется за скалой и смотрит. Энох приближается — он идёт, как бы имея определённую цель, не оборачивается ни направо, ни налево, а всё идёт и идёт. Он, может быть, заметил своего врага и хочет настичь его? Когда он подошёл совсем близко, Левион окликнул его. Энох остановился; поражённый, он улыбается и говорит:

— Здесь, к сожалению, горит. Это несчастье.

— Да, это перст Божий, — отвечает другой, собравшись с духом.

Энох нахмурился:

— Зачем ты стоишь тут?

Вся ненависть Левиона вспыхивает и он отвечает:

— Ого, теперь здесь слишком тепло с повязкой на ушах.

— Убирайся отсюда, — сказал Энох, — наверное, ты поджигатель.

Но Левион был слеп и глух. Энох направляется прямо к тому месту, к скале, где стоял Левион.

— Берегись, — закричал Левион. — Я уже раз оторвал тебе одно ухо, я оторву тебе и другое...

— Убирайся отсюда, — отвечал Энох и стал наступать на него.

Левион от ярости скрежетал зубами. Он громко крикнул:

— Помнишь ли ты день на фьордах? Ты лежал и тянул мои сети, тогда я оторвал тебе ухо.

Теперь объяснилось, почему Энох всегда носил повязку, у него было только одно ухо. Оба соседа побывали в когтях друг у друга и имели достаточное основание молчать об этом.

— Ты всё равно, что убийца, — сказал Энох.

Было слышно, как лодка пастора с плеском причаливала к берегу, а с другой стороны треск пожара всё приближался и приближался. Энох хотел избавиться от Левиона, он выхватил свой нож, ведь у него был великолепный нож. Левион повёл глазами и закричал:

— Если ты осмелишься показывать мне нож, то берегись, тут в лодке есть люди, вот они приближаются. Энох опять спрятал нож.