Сзади Генриха стояли Алис и Моник, Моник смущенно улыбалась.

— Я думаю, что в данном случае «нравится» не подходит как определение принципиально, — сказал Супермен. — Не нравится, но признаю. Здорово и страшно.

— Никому не нравится, — сказала спокойно Моник. — Я их повесила, — кивнула она на картины, — чтобы самой к ним привыкнуть, пока отца нет. Ему тоже не нравится… — Моник криво улыбнулась.

— Она еще делает афиши для рок-групп, — решила поддержать подругу Алис. — Видишь, бэби, я тебе говорила, что Генри понравится… Супермен — человек особый.

Генрих вдруг сообразил, что Алиска назвала его Суперменом, и увидел, что таракан, переступив на месте грубыми башмаками, скрипнула паркетом многозначительно и также знающе мазнула глазами по Генриху, с уважением мазнула по нему глазами… Еще неделю назад Генрих немедленно ушел бы и уволок с собой легкомысленную Алис, по секрету поведавшую подруге полицейскую историю Генриха Супермена и Алис Несовершеннолетней, но сейчас… сейчас, когда вместе с Генрихом жила еще и Боль, он ничего не сказал.

Супермен сидел с Пьером, Аленом и великаншей Ясмин на одном из матрасиков и курил марихуану. Огромного размера ножка с вделанным в нее для удобства фильтром из билета парижского метро переходила из рук в руки. Они курили уже третий джойнт. Потому Супермен вскоре нашел себя заинтересованно изучающим башмак Пьера, в частности, нос башмака, его рант, прошитый грубой ниткой, стежки и дырочки. Супермен точно так же изучал нос ботинка, как можно изучать человеческое лицо. Ботинок Пьера выражал состояние Пьера. Он то нерешительно подрагивал, то вдруг упрямо останавливался, то морщился, если Пьер почему-либо решал упереть его в другой ботинок…

— Живя в разных странах, я так и не нашел страны, где я хотел бы жить, моей страны. — Супермен отвлекся от ботинка Пьера, вспомнив, что его слушают. — Может быть, у каждого человека должна быть своя страна, — вдруг со смешком сказал он. — Или… — он помедлил, — по меньшей мере, у каждого поколения должна быть своя революция… Единица измерения ведь человек, общество и государство — суть объединения индивидуумов — явления позднейшие… — Супермен замолчал.

Два парня, один с ярко-красной, как у морского конька, линией волос, проходящей ровно посередине черепа, остальная часть выбрита, другой с более обычной прической, вооружившись спортивным револьвером и неизвестно откуда взявшимся игрушечным револьвером, воткнув свои оружия за пояса, изображали ковбойскую дуэль. Очень серьезно. С энтузиазмом. Секундант — маленький блондинчик в не по росту огромном пиджаке — просчитал до трех. На «три» оба парня выхватили револьверы из-за пояса и, прокричав: «Баф! Баф!», — как бы выстрелили друг в друга. Потом опять разошлись и стали в позицию.

— Kids не знают, куда девать энергию, — кивнул на них Пьер.

— Им хочется пострелять, — пожал плечами Супермен. — Они взрослые, а общество загнало их в лицеи и университеты и усиленно выжимает из них агрессивность, засушивает ее. Усмирить молодых самцов — самая основная задача общества стариков. Пройдя через удушливые застенки специального и высшего образования, юноши и девушки выходят оттуда в большинстве случаев уже кастратами. В них убиты и воля и желание…

«Всегда, в самой веселой компании, можно найти какое-то количество индивидуумов, отказывающихся вести себя, как все, — подумал Генрих. — Отказывающихся веселиться и разделять общие забавы». Пьер, кажется, был одним из таких непокорных. Другие, сбившись в толпу, танцевали в другой комнате, слышны были смех оттуда и шарканье подошв.

— Со времен революции 1968 года в этой стране ничего не происходит, — сказал Пьер грустно. — Я бы с удовольствием поучаствовал в каком-нибудь беспорядке. Вы знаете, Генрих, они рассредоточили Сорбонну, разделили ее на множество мелких университетов и загнали некоторые факультеты на окраины или вообще за пределы города, чтоб 1968 год не повторился. Они очень испугались тогда…

— Хэй, Генри, ты как? — Перед Генрихом возникла Алис и протянула ему руку. — Вставай, сейчас без пяти двенадцать. Новый год! Будем пить шампанское…

Супермен, забывшийся в разговоре с Пьером лицезрением его ботинка, немедленно вспомнил о времени, о том, что он, Супермен, скоро умрет, о том, что… Он вспомнил и встал.

— Увидимся, Пьер, — сказал он.

— Я тоже иду, — Пьер встал.

— Ты все-таки проболталась Моник, что я Супермен? — Они остались одни, и Супермен решил легко, но поставить девчонке на вид ее рискованное поведение.

— I am sorry, Генри, — девчонка запнулась. — Я не хотела тебе говорить, но это не моя вина… Дело в том, что она тебя узнала…

— Как узнала, что ты несешь, бэби? Она никогда меня не видела. — Супермен не понял, он решил, что девчонка пьяна.

— Она тебя узнала по фотографии. Ты не видел сегодняшнюю «Либерасьон», и я не видела. В банке, оказывается, была камера, и они нас сфотографировали. Камера-автомат. Меня почти не видно, а тебя видно хорошо, и можно узнать, если приглядеться. — Девчонка замолчала.

Генриху было все равно. Ему было даже приятно. Когда тебе остается жить дни или, в лучшем случае, недели, что может испортить твое свидание со смертью, что может его, неминуемое, отменить. Супермен был рад, что Алиска плохо получилась на их камере. Ей еще жить после него, Супермена, на земле… Супермен не знает, как она будет жить, хотелось бы, чтобы необыкновенно…

Из соседней комнаты раздались вдруг крики, звон бокалов, там остановили музыку и чей-то голос прокричал: «Bonne année![121]» Другие голоса подхватили: «Bonne année!»

— Новый год! — спохватилась Алис, и они побежали в соседнюю комнату, где уже, подходя друг к другу, целовались подростки и стояли шум, толкотня и неразбериха…

Несколькими минутами позже, на кухне, он и Алис нашли початую бутылку шампанского и, так как не могли найти бокалов, отхлебнули по очереди из бутылки, выпили за Новый год.

— За нас, чтоб мы были счастливы в новом, 1983 году! — воскликнула девчонка и вдруг, поцеловав Генриха, заплакала…

— Ты чего, бэби? — спросил Супермен, страшась даже мысли, что девчонка каким-либо образом узнала о его состоянии.

— Я так счастлива, что встретила тебя, Генри, — прошептала девчонка, — Но я боюсь за нас. Что с нами будет? Я люблю тебя, если они нас поймают, они нас разлучат… И теперь, с этой фотографией…

— Кто мог знать, что у них там фотокамера, — пожал плечами Супермен. У него отлегло от сердца. Алис не знает. Да и откуда она может знать. Только доктор Милтон знает. — Мы с тобой, увы, аматеры, а не профессиональные грабители. Нам и так достаточно везло, когда-нибудь это должно было случиться. В понедельник я пойду за билетами. И, очевидно, мне придется переменить прическу, и, может быть, я не знаю что… отпустить бороду. — Супермен успокаивающе улыбнулся.

продекламировал Супермен.

— Это что, стихи? — Алис насторожилась.

— Ну да, ваш Киплинг…

— И откуда ты знаешь? — Алис посмотрела на Генриха и потерлась мордочкой о его плечо.

— Старомодное воспитание, — признался Супермен. — Шпионская школа. Слишком много классики и романтики…

Они поцеловались. За Новый год и за Бразилию. Потом еще за другие страны.

В конце концов девчонка напилась. Может быть, она что-то чувствовала. Забравшись вместе с Генрихом и Моник в одну из двух ванных комнат, она потребовала, чтобы Генрих поцеловал Моник, что Супермен послушно исполнил. Перед зеркалом, потому что там было зеркало, и под пьяным, но любопытным взглядом Алиски.

Несмотря на выкуренные еще несколько джойнтов, которые будто бы снимают раковые боли, у Генриха заболел желудок, не давая ему ни на секунду забыть о том, кто он и в каком состоянии. Разумнее всего было немедленно отправиться в отель, сделать себе укол и заснуть, если возможно. Но Супермену не хотелось портить девчонке вечер. Одного его она бы не отпустила, а сознаться в том, даже только в том, что у него болит желудок, Супермен не хотел.