Генрих осторожно, разрезая стэйк на микроскопические кусочки, жевал… и с ужасом проглатывал. Что происходило дальше с проглоченной пищей… об этом Генрих старался не думать. В последние дни он обнаруживал себя все чаще представляющим влажные, сине-черные стенки своего желудка. Стоя у витрины готового платья, шагая вдоль освещенных внутренностей борделей на Пигаль, он видел эти жуткие, в дырочках рака, агонизирующие свои внутренности и смотрел на них, тяжело дыша… Дневные сны, так сказать. Весь Париж затягивало теперь не дождем или туманом, как обычно в мутные и слякотные парижские зимы, но этими тканями суперменовского желудка. Его раком.

Генрих заказал еще и кофе. «Гулять так гулять!» — грустно усмехнулся он. Он сидел, отхлебывая кофе, и ждал болей… То есть боли никогда не покидали теперь тело Генриха, но он ждал особых, спазматических волн, самых страшных…

За соседний столик уселись две красивые девушки, в которых Супермен без труда узнал представительниц наводнивших город в последние годы славного племени американских моделей. Юные женщины как бы принесли в кафе волну весеннего воздуха и ослепительного света, хотя за окнами по-прежнему был хмурый парижский январь. Они, смеясь, быстро заговорили по-английски.

— Он все время твердит о дороговизне. Все ему дорого — мы пошли в «Клозери де Лила», и он после обеда пересчитал для меня счет на старые французские франки. Можешь себе представить, что он за человек? Индустриалист-бизнесмен…

— Французы все жадные, Беф, в этом городе можно встречаться только с арабами.

— Фуй, Сюзен, что ты говоришь, арабы такие противные, и чем богаче, тем противней… Толстые…

— Зато не жадные…

Супермен подумал, что все справедливо. Маленькие заботы светловолосых, розоволицых девушек, по виду типичных калифорниек, какими они ни кажутся незначительными со стороны, — есть их жизнь. Суперменовской заботой теперь был его желудок. Как и для Генриха, для каждой из девушек был предусмотрен свой срок пребывания на этой земле, ему показалось, что у старшей — Беф — совсем немного времени. Возможно, она погибнет в автокатастрофе через неделю… Супермен напрягся, всматриваясь в Беф, попытался увидеть судьбу на личике девушки, но не смог. Вместо ожидаемого прозрения на него накатила липкая тошнотворная волна. Первая. Глаза Генриха увлажнились от боли. Он прикрыл лицо ладонью.

Два розовых бутона, поглощавшие в это время кофе с молоком, заметили увлажнившиеся глаза и не совсем понятные им жесты мужчины в сером плаще за соседним столиком и переглянулись.

— Париж полон уродов, бэби, — сказала, вздохнув, старшая Беф. — Как и Нью-Йорк. Правда, уроды местные чуть-чуть деликатнее…

Утром во вторник, когда Супермен отвернул штору со своего окна в отеле, оказалось, что на Париж падает снег. Если выйти на улицу в такую погоду, знал Генрих, воздух будет пахнуть каминным дымом, старым камнем и деревом, может быть, зимними сценами из романов Александра Дюма. Д'Артаньян, покрыв свою лошадь теплой попоной, едет, покачиваясь в седле, на свидание с миледи…

Его миледи возлежала в постели, завтра в это время Алиски уже не будет в Париже, светлое и теплое брюхо аппарата тяжелее воздуха понесет ее бережно через пространства, на пересечение которых в старые добрые времена потребовались столетия. Сегодняшний день Супермен и Алис решили провести в постели.

Они не занимались любовью уже неделю. Последние дни, лежа с девчонкой рядом в постели, обнимая ее, Супермен вдруг обнаруживал деревянную напряженность ее тела. Алиска хотела внимания, ласки, хотела, чтоб Супермен выебал ее, но стеснялась попросить об этом, видя, что Генрих явно нездоров.

Супермен упрямо держался за версию о тяжелом отравлении. Ничего другого ему не оставалось делать. Он боялся Алискиного тела, боялся, что в середине акта вдруг потеряет сознание… Или его вдруг начнет рвать… Хорошенькое удовольствие для девчонки? Бедная Алиска…

Но сегодняшний день в постели он был должен девчонке. Последний день. Последние ласки.

Супермен взял из своего чемодана красную коробку из-под советских папирос и принес ее в цостель. Забрался в постель, сел, подложив под спину подушку, и, достав из коробки бумагу, вынул два листочка, согнул их и стал засыпать марихуану, размалывая твердые веточки пальцами.

— Покурим? — В голосе Алис прозвучала радость. Почти всегда после их совместного марихуанокурения следовал любовный акт. Пусть и бессознательно, но Алискино тело требовало, чтоб Супермен тискал его, гладил, хватал в самых запрещенных местах, а Алискина дырочка, подумал Супермен, та, самая главная, между ног, склеившаяся за неделю, требовала, чтобы ее расклеили, растянули в стороны и бесконечное количество раз провели в ней членом.

— Покурим, — просто ответил Супермен. И, мазнув по краю бумаги языком, заклеил джойнт. И зажег спичку. Затянулся глубоко-глубоко, опять припомнив, что марихуана хороша для раковых больных. Заглушает боли…

— На улице… снег, — объявил Генрих, запнувшись. — Крупный. Красиво.

— Тебе что, грустно, Супермен? — спросила девчонка, выдохнув свой дым.

— Почему ты решила?

— Да ты стал какой-то странный… Это твое «последнее задание» очень опасное?

— Не опаснее предыдущих. — Дым из Генриха смешался с остатками дыма из Алис, переплетаясь, дымы заскользили вниз.

Генрих подумал, что он может сейчас рассказать девчонке все, и девочка никуда не поедет, и, может быть, еще месяц Генрих будет умирать, а внимательное личико девочки будет наклонено над умирающим Генрихом с состраданием. Генрих вспомнил леди Чаттерлей, которая никогда не ушла от своего калеки мужа. У них, на Британских островах, у женщин повышенное чувство ответственности… Но Генрих не позволит себе слабости. Супермен должен остаться в ее памяти, может быть, ненормальным героем, но героем. И любовником…

Генрих положил руку на теплую шею девчонки, погладил шею и подбородок. Под подбородком. В свое время в старых фильмах он всегда удивлялся, когда старый дядюшка или дедушка или просто старый джентльмен обязательно трепали и девочек, и девушек под подбородком. Теперь Генрих знал почему. Самое нежное мяско и самая нежная кожа находятся у молоденьких Female под подбородком. Потому старые развратники, все эти дедушки и дядюшки, так любили пощипать или погладить именно этот, один из лучших кусочков.

Генрих заскользил по замершей девчонке, переехал на ее небольшие грудки, провел несколько раз по соскам Алиски, и грудки послушно затвердели. Девчонка, отвернув лицо от Генриха, чуть приналегшего на голую Алиску, простонала в ответ самое широкое и глубокое «А-а-а-ахххх!», какое Генриху только приходилось слышать.

Генрих знал, что у него чувствительные, теплые и нежные руки. Женщины часто говорили ему об этом. Сейчас руки Генриха были особенно внимательны, заботливы и нежны. Нестерпимо горячие, они по-хозяйски хватали животик Алиски, пропекали глубоко, до кости, фарфоровые Алискины бедрышки. Девчонка вздрагивала от его прикосновений.

«Девочка моя, дочка! — думал Генрих с волнением. Вернее, он не думал, эти слова блуждали в Генрихе. — Моя маленькая дочка, замерзшая без ласки папы Генриха. Бедное существо, папа Генрих не касался твоей щелки целую неделю…» — с этими мыслями растроганный Супермен спустился губами на девчонкин животик и потом ниже, разыскивая пальцами то, ради чего иной раз гибли царства и народы, а с другой стороны, это же можно купить себе за сто франков на рю Сен-Дени…

Язык Генриха целовал и облизывал нежные уголки Алиски, ее сходящиеся ножки, места вокруг ее щелки, но, горячий, он не спешил войти в саму щелку. Девчонка, он знал, сейчас, закрыв глаза, ждет прикосновения его языка к нежной, раздвоенной мякоти, ждет, подрагивая, как от озноба… Но язык Генриха все кружил и кружил вокруг, забирался даже в другое девчонкино отверстие, расположенное ниже, входил в него, преодолевая сопротивление, помимо воли Алиски, стянутых мышц его. Блуждая под животом девочки, всматриваясь в ее щелку и в заросли все еще бледно-красных волосиков хулиганки, Генрих обратил внимание, что только очень нежная кожа отличает это место у Алиски-подростка и взрослой женщины. Погрузив наконец один из пальцев в мокрую щель девчонки, Генрих поддел один краешек ее щелки и оттянул его. В разрезе обнажились ярко-красные и даже синеватые чуть-чуть Алискины ткани. Другая рука Генриха тоже легла на девочкину щелку и, промяв ее, как бы случайно и лениво, схватила другую половинку щелки и так же оттянула ее в другую сторону…