Генрих, уже вновь твердо ставший Суперменом на все сто процентов, сказал себе, что он имеет право на девчонку — право мужчины на свежую пизду, полное абсолютно право, и чем полнее он это право реализует, тем будет лучше и девчонке и ему. Акт любви — это одновременно и акт защиты женщины. «Я, Супермен, вложив мой член в юное существо женского пола, принимаю этим самым на себя обязанность защищать ее от мира, опасностей, которые таит мир, от других мужчин, наконец…»

И уже безо всякой робости, без извинения, полновластно и твердо Генрих положил свою руку на бедро девчонки. Рука показалась ему неожиданно огромной, грубой и уверенной в себе. Суперменовская рука, чуть-чуть постояв на бедре юной самки иного племени, по-хозяйски съехала на обтянутую черным попку девчонки, помяв ее оценивающе, спокойно спустилась вниз, съехала с юбки и пошла, подрагивая от удовольствия, под юбку, по пути разминая ножки в рваном нейлоне, поднялась опять вверх, пока не нашла девчонкин вход. Большой палец руки уверенно и мощно врылся в место схождения девчонкиных ног и живота… Девчонка дернулась, доселе мягкий под нейлоном живот ее напрягся, и она спросила удивленно-сонным голосом:

— Что ты делаешь, Генрих?

— I am going to make love to you,[50] — сказал Генрих спокойно и серьезно. Уже обе руки его ласкали живот и бедра инглиш герл, сдвигали вниз рваный нейлон и вверх узкую юбку (на юбке, к счастью, имелся разрез)…

— Нет, нет, — пробормотала девчонка неуверенно и заскользила руками по рукам Генриха. Но, наткнувшись на твердые мышцы и жилы Супермена, руки панк-девчонки неожиданно погладили Генриха.

— О-у! — вздохнула девчонка, когда плоть Супермена вошла в ее плоть, и подалась вперед. Генрих в шкуре, отбросив дубину, на теплом песке подмял под себя пойманную им молоденькую самку чужого, обитающего близ моря племени и, держа ее снизу за попку, бесстыдно мял запрещенные места и наслаждался сладким мясом новой возлюбленной…

Генрих проснулся оттого, что на грудь ему внезапно опустилась тяжесть. Открыв глаза, он увидел, что на груди его сидит девчонка. Голая, только футболка с Джонни Роттеном прикрывает грудки. Кое-где футболка разрезана, очевидно бритвой, и девичье тело светится в щелях.

— Good morning, полковник Петроф! — сказала девчонка. И прибавила: — So you fuck me last night, dirty bastard?[51]

— Да, — согласился Генрих. — I have fucked you.[52]

— Грубо изнасиловал несовершеннолетнюю, — торжествующе сказала девчонка. — Подсудное дело, между прочим…

Амазонка уселась на Генриха верхом, как на лошадь; в десятке сантиметров от лица Генриха Супермена темнел клочок красной шерсти и уже там, внизу, на груди Генриха, невидимый, где-то раздваивался. Чувствуя на себе мягкую, возбуждающую тяжесть существа, Генрих засмеялся.

— Почему ты выкрасила это в красный цвет? — спросил Генрих и правой рукой ухватил существо за красную шерстку и подергал. Он и не подозревал, что приверженность к панк-движению у юной особы простирается до степени окраски волос на половом органе.

— Для тебя, конечно, — невозмутимо сказала Алис. — Сделать приятное русскому шпиону…

— И этому они вас учат в английской школе, — укоризненно сказал Генрих Супермен, еще раз поддев пальцем красный мех…

— Эй, эй, — отвела его руку Алис, — не распоряжайся, пожалуйста, руки прочь! Это мое…

— Нет. Ошибаешься. — Генрих опять схватил существо за красный клочок шерсти, на сей раз пальцы его попытались углубиться в красные заросли поглубже… — Это не твое. Твоя щель, — Генрих намеренно употребил вульгарное английское «slot»,[53] ему хотелось смутить девчонку, — принадлежит мужскому населению земного шара… — При этих словах он вдруг положил руки на бедра Алис и рывком переместил ее на десяток сантиметров вперед, так что щель девчонки оказалась у его губ, а красный мех коснулся носа мистера Супермена…

— Ох, — облачком пара вылетело из губ девочки, когда язык Генриха коснулся ее нежных, совершенно запрещенных, огражденных обществом, уголков между ног. — Ох…

По нежности этих мест и уголков, по их размытости и нерезкости можно было с помощью языка и губ определить, что они принадлежат юной самочке северного морского народа, с нежарким солнцем, что они принадлежат самочке той страны, где девочки развиваются медленно, в неспешной истоме переходя из возраста в возраст. «У испанки или итальянки такого же возраста такие же уголки были бы резче, грубее, может быть, шершавее», — подумал Генрих и еще раз обвел языком всю не очень обширную щель юного существа по периметру. Существо ахнуло. Генриху было ясно, что существо все, исключительно все чувствует. Каждое движение его горячего утреннего языка оно чувствует… «Чувствительность — не такое уж часто встречающееся среди молодых особ качество», — подумал Генрих и обрадовался, что ему досталась чувствительная Алиска. Он оторвался на мгновение от мокрой сочности разреза и поднял глаза вверх.

Супермен увидел белое горло и подбородок существа, запрокинутый назад. Рука Генриха, погладив жесткую шевелюру Джонни Роттена, одновременно коснулась Алискиных холмиков под шевелюрой, скользнула вниз — живот девочки напрягся, когда на нем остановилась рука Супермена — и, поласкав несколько мгновений живот и обе грудки, каждую из них смяв по очереди, рука вылезла через горловину футболки наружу и легла на горячее горло Алиски. Потом рука задела ее губы, пара пальцев, как бы нехотя, лениво и случайно, вошла в ее рот, и там их встретил скользкий Алискин язык. Язык быстро подчинился пальцам Супермена, сдался им, преданно, мелко-мелко зализал их, грубые и бесцеремонные…

Довольный приемом, оказанным его пальцам, Генрих вернулся в Алискину щель, мило пахнущую чем-то (определения Генрих не мог подыскать и потому остался с первым попавшимся, с «мило пахнущей щелкой», может быть, пахнущей остатками детства, все более вытесняемым, наверное, женским в Алиске). Генрих вернулся в щель и вышел из нее только через полчаса, для того, чтобы, нежно положив девчонку на спину, ввести в нее, истекшую всеми возможными соками и размягченную, свое суперменовское орудие, могущественное и мускулистое. И вся Алиска со стонами задвигалась под Генрихом, и они были одного возраста, ибо мужчина и женщина всегда одного возраста, когда они занимаются любовью. «И, может быть, Алиска даже старше меня», — подумал Генрих, когда Алиска, которую никто этому не учил, изо всех сил прижимала его к своему животу и грудкам, а Супермен толчками, с воем изливал в юный сосуд свое семя…

Ночь ли, день, неизвестно. Шторы на единственном окне спальни Супермена плотно задернуты. Генрих держит в руке рожком свернутую папиросину с гашишем и тянет пахучий дым. Включенный электрический обогреватель нагнетает на голую Алиску, сидящую на постели и прислонившуюся ко всем подушкам Генриха спиной, горячий воздух.

— А в Сибири холодно, Генрих, а?

— Никогда не был в Сибири, kid, там, я думаю, неинтересно. Я люблю большие города…

— Я ненавижу холод, — объявляет существо, надув губы. — Везде так холодно в Европе. Никогда не была на других континентах, правда. В Африке, наверное, тепло. Вот хорошо было бы никогда не выходить на улицу зимой, выходить только летом, — мечтательно продолжает существо. — Ой, я хочу пи-пи, — внезапно объявляет оно и соскальзывает со старой мягкой кровати Супермена.

«Все-таки оно еще тощее, за исключением попки, — констатирует Генрих, следя за тонкоспинным и узкоплечим существом, боязливо скользнувшим за дверь спальни. Ему еще нужно нарастить мяса на скелетик».

— Ой, какой уж-ж-жас! Бр-ррр! Как в холодильнике! — доносятся из-за двери Алискины вопли. Генрих, оторвавшись от гашиша, усмехается.

— Какая же у тебя холодная квартира! — возвращаясь, жалуется существо. — Как же ты спасаешься тут зимой, если даже в сентябре у тебя такой холод.