Первой мерой, принятой по совету Фемистокла, было укрепление Афин, т. е. обеспечение их независимости. Это укрепление совершилось прежде чем кто бы то ни было вздумал поднять против него голос. Это могла сделать только Спарта. Когда же она действительно вздумала высказаться против укрепления Афин, стена, над постройкой которой работало все население, была уже возведена и служила городу оплотом. Была укреплена и гавань, которую по достоинству умел оценить тот же Фемистокл, и укрепления были воздвигнуты в то время, когда все население было занято восстановлением самого города и постройкой домов. Весьма значительная часть персидской военной добычи выпала на долю Афин, и афиняне целиком употребили их на величественные и общеполезные сооружения. В тесной связи с этими обширными замыслами во внутреннем государственном устройстве была проведена важная реформа, приписываемая осторожному и консервативному Аристиду. Все почетные права, даже должность архонта, стали доступны младшему из сословий — сословию фетов. Это отчасти могло быть вызвано тем, что война доставила грекам массу рабов, и этот наплыв несколько изменил общественные отношения: люди свободные, даже из наименее состоятельных классов, как бы повысились в значении. События и политические случайности ближайшего периода афинской истории способствовали тому, что все афиняне стали составлять своего рода аристократию, что в значительной степени содействовало уравнению всех классов общества.

Укрепление города и его гаваней было только неизбежным вступлением к смело задуманному плану внешней политики. Чтобы избежать опасностей, которые грозили со стороны несколько потрясенного, но все же могущественного Персидского царства, надлежало всюду продолжать вести ее поступательно, создавая персам всякого рода затруднения в их собственных морях, на их побережьях. К этой политике неизбежно должны были пристать все островные и материковые города малоазийского побережья. И вот на месте общеэллинского военного союза, который фактически разрушился, теперь выступил союз береговых и островных городов Эгейского моря. В состав этого союза вошли ионийские общины, хотя вначале в нем участвовали и некоторые дорийские государства, как о. Кос и о. Родос, и эта однородность была верным ручательством за его прочность и развитие в будущем. Руководящей силой в союзе были Афины, обладавшие всеми необходимыми данными для подобного руководства: на их стороне была главная, тесно сплоченная сила. Из Афин в лучшее время выходили и настоящие вожди союза — привлекательные люди и крупные деятели, подобные Аристиду, и рядом с ним Кимону, сыну Мильтиада, юному, но чрезвычайно талантливому полководцу. Аристид, осторожный и неподкупный, был первым распорядителем союзной кассы, которая хранилась на о. Делос — древнем сборном пункте всех ионийцев.

Фрагмент декора храма в Делосе

Он сумел повести дело так, что все мелкие государства сами спешили вступить в союз, а не он им это участие навязывал, как это сделали бы Фемистокл и Мильтиад. Но главным образом великий политический такт, положенный в основу этого дела, афиняне выказали в том, что сами на себя возложили важнейшие трудности при его выполнении.

В 468 г. до н. э. умер Аристид. Его место занял Кимон, человек, поражавший своей наружностью, воин, вождь, удачливый в выполнении своих предприятий и дальновидный в составлении планов. Величавый характер тогдашней афинской политики явствует из надписи, в которой приведены имена граждан одной филы, которые в течение одного года пали на службе своего отечества в Египте, Финикии, на Эгине, на Кипре и в Мегаре. Самым крупным из военных подвигов, совершенных афинянами и их союзниками под началом Кимона, была победа, в один и тот же день одержанная при устье р. Евримедонт (в Памфилии) над персидским флотом, персидским сухопутным войском и поспешавшими на помощь к нему 80 финикийскими кораблями (465 г. до н. э.). Один из современных греческих писателей так выразил впечатление от этого события: «С тех пор, как море отделяет Азию от Европы и бушующий Арес правит городами людей, ничего подобного никогда не было совершено смертными одновременно и на суше, и на море». Любопытно, что при этих морских походах в Азию и других обширных замыслах афиняне, однако, не упустили и ближайшей задачи и весьма строго обуздали морских разбойников, свирепствовавших на Эгейском море.

Для подобных предприятий на дальней чужбине, которые общими успехами все теснее и теснее связывали между собой участников союза, одно было существенно необходимо: добрые отношения к Спарте, взиравшей на эти успехи со спокойствием, которое едва ли было особенно доброжелательным. Кимон принял на себя труд установить это доброе согласие между Спартой и Афинами, и, душою сочувствуя этой примирительной политике, в виде любезности назвал даже одного из своих сыновей Лакедемонием. Он был глубоко проникнут убеждением, что дела в Элладе только тогда могут находиться в некоторого рода спокойном равновесии, когда могущественной Спарте будет предоставлена особая сфера влияния. Но не так думало молодое афинское поколение, и в 464 г. эта консервативная политика, которая все еще держалась идеи военного союза, существовавшего во время войны за освобождение, должна была выдержать тягостное испытание. Страшное землетрясение посетило в этом году Лаконию и почти до основания разрушило большую часть Спарты. Это грозное бедствие вызвало общее восстание илотов, которые особенно неохотно выносили свой гнет со времен Персидской войны; господство дорийцев в Лаконии, только что успевших оправиться от усиленной борьбы с Аркадией, подвергалось величайшей опасности. Известия из Спарты вызвали большое возбуждение умов в Афинах. Политики, твердо державшиеся идей Фемистокла, считали, что Спарту следует предоставить на волю ее злой судьбы, т. к. она всюду становится Афинам поперек дороги. Но это была дурная политика: если ее держаться, то было бы еще последовательней помочь ее падению и открыто принять сторону восставших илотов. Против такой политики вооружилось все аристократическое и консервативное, что было в Афинах да и во всей Элладе. Спарту не следовало ослаблять: «не следовало отпрягать одного из коней, везущих колесницу Эллады», — таково было мнение Кимона, и эта благородная политика была настоящей. Но вскоре сами спартанцы сделали ее невозможной.

Они кое-как справились со своими мятежниками, и непосредственная опасность была устранена мужественной твердостью царя Архидама и военной готовностью дорийского войска. Власть спартанцев нельзя было считать вполне восстановленной, потому что значительная часть войска мятежников еще держалась на Итоме, в сердце Мессении. По просьбе спартанского правительства в его распоряжение был отправлен вспомогательный отряд афинского войска; этого было нелегко добиться друзьям Спарты — партии Кимона — в Афинах. Возможно, что само появление афинян рядом с их утеснителями уже смутило мятежников; тогда спартанцы тотчас же вообразили, что они сами управятся с врагом, и отослали афинское войско, рассыпавшись в благодарностях, которые при данных условиях были прямым оскорблением (461 г.).

Этот сам по себе незначительный эпизод составляет как бы поворот во внутренней и внешней истории Греции. В Афинах вскоре произошло полное падение кимоновской партии, благодаря которой городу пришлось испытать такое унижение. Кимон был устранен остракизмом, и на первый план выступил Перикл, сын того Ксантиппа, который при Микале предводительствовал афинским войском.

Перикл с этого мгновения оставался во главе аттического государства в течение тридцати лет (с очень небольшими перерывами). Историк Фукидид называет это долгое пребывание первого гражданина Афин у власти «монархией Перикла». Занимая одну из всем доступных должностей, не обладая никаким иным средством, кроме свободной речи, он вершил всей внешней и внутренней политикой своего народа в течение почти трети столетия и управлял своими беспокойными согражданами как полноправный государь. Он происходил из старого и знаменитого рода; по матери Алкмеонид, он стоял в критические годы близко к руководящим кругам. Отличительной чертой Перикла, по сравнению со всеми его сверстниками, была именно его постоянная серьезность и вдумчивость, при которой он не знал наслаждения выше философской беседы и занятий государственными делами.