Да, как сквозь сон, подумал Римо. Вот оно, связующее звено. В некотором смысле вся его сегодняшняя жизнь началась во Вьетнаме. И теперь он вернулся.

В автобусе было жарко. Гид нес какую-то дребедень насчет интернационального долга вьетнамского народа, и в тон ему за окнами автобуса стрекотали насекомые. И в этом стрекотании было куда больше смысла. Римо задремал.

Спустя несколько часов мотор загудел в иной тональности, а автобус, грохоча пуще прежнего, съехал с дороги. Римо проснулся и часто-часто заморгал. Его самого удивило, каким разбитым он себя чувствовал. Может быть, дело в жаре. Но потом он вспомнил – и воспоминание пришло не сразу, – что он теперь Мастер Синанджу. А это значит, что он может нагишом пересечь хоть Сахару, хоть Антарктиду и не почувствовать при этом никакого дискомфорта.

– Добро пожаловать в Народный воспитательно-трудовой и образовательный лагерь номер сорок семь! – возгласил мистер Хом. – Сейчас мы покажем вам, как много добра мы сделали для бывших слуг марионеточного режима Южного Вьетнама, попавших под тлетворное влияние империалистического Запада.

Римо скорчил гримасу. Хома он рассматривал как коммунистического пропагандиста низового звена, но решил не связываться с ним и не привлекать к себе внимания, какими бы оскорбительными ни были его слова. Римо не хотелось, чтобы его отсутствие, когда он удерет, было сразу замечено.

Лагерь представлял собой прямоугольный участок земли, обнесенный забором из металлической сетки, на котором разместились несколько длинных некрашеных бараков. На мачте развевался вьетнамский флаг – желтая звезда на красном поле.

– Прошу вас, следуйте за мной, – командирским тоном приказал мистер Хом. По-английски он изъяснялся со слащавым птичьим акцентом.

Римо старался держаться в хвосте группы. Автобус стоял возле ворот, охранявшихся двумя солдатами в касках.

Туристов провели на территорию лагеря. Не было ни сторожевых башен, ни колючей проволоки. Ясно, что это заведение охраняется не слишком строго. Интересно, а в лагерь для военнопленных будет так же легко проникнуть? – спросил себя Римо. Вероятно, нет. Здесь, куда их сейчас привезли, все специально устроено так, чтобы произвести благоприятное впечатление на иностранцев.

Мистер Хом вел за собой группу, не умолкая ни на минуту. В руках у него был микрофон, подсоединенный к громкоговорителю, висящему на плече. Он, похоже, не полагался на то, что его будут слушать, если уровень децибел станет ниже предельно допустимого.

– Когда наша славная Народно-освободительная армия освободила город Хошимин, – вещал Хом, – мы обнаружили, что западное влияние сильно развратило многих наших соотечественников. Они слишком долго находились под гнетом империализма и стали ленивыми и расслабленными. Поддались на удочку американской пропаганды. Они не хотели работать. Но мы были так добры к ним, что привезли сюда и научили, как надо работать.

Глядя на круглое гладкое лицо мистера Хома, Римо подумал, что все это, наверное, произошло еще тогда, когда сам Хом был в пеленках. Но говорил он таким тоном, как будто это именно ему принадлежит заслуга в осуществлении политики родной партии и правительства.

Мистер Хом подвел туристов к одному из бараков, и все поднялись по грубым деревянным ступеням крыльца. В бараке находилось множество вьетнамцев. Все они сидели за длинными столами. Одни плели корзины, другие мастерили резиновые шлепанцы из кусков старых автомобильных покрышек. Когда туристы вошли в барак, работающие вьетнамцы подняли на них глаза – печальные и опустошенные.

– Многие из них раньше были преступниками и проститутками, – пояснил мистер Хом, немного убавив громкость своего микрофона, чтобы не заглушать собственные слова. – Каждый день они встают рано утром, посещают политзанятия, а потом занимаются посильным общественно полезным трудом. Очень скоро все они станут полноправными членами общества.

Сравнив умные лица пленников с тупыми рожами солдат и еще более тупой физиономией мистера Хома, Римо не удержался от замечания:

– Сайгон был захвачен в семьдесят пятом году, то есть более десяти лет назад. Почему этих людей до сих пор держат здесь?

Мистер Хом резко развернулся и впился своими цепкими глазами в лица туристов.

– Кто это сказал? Вы – американец?

– Да, – невозмутимо отозвался Римо. – Я американец.

– Ваш вопрос абсолютно неуместен! Но я все же на него отвечу, чтобы все знали. Эти люди упорствуют в своих заблуждениях. Они пока еще не готовы войти в социалистическое общество на правах его достойных членов. А здесь они приносят пользу – и государству, и самим себе.

– Они больше похожи на политзаключенных или на военнопленных.

– Их освободили. Менее прогрессивный и просвещенный режим их, наверное, казнил бы.

– Ага, – заметил Римо, вкладывая в свои слова особый смысл. – А ваш режим такой прогрессивный и просвещенный, что не держит военнопленных. Никаких военнопленных.

– Да, именно так.

Мистер Хом решил, что ему удалось убедить Римо. Он вернулся к туристам, чувствуя удовлетворение оттого, что ему удалось поставить на место этого темноглазого американца. Он повторил свое объяснение по-немецки. Потом по-русски. Русские согласно закивали головами.

Римо обогнул группу туристов и подошел к одному из столов. Ближе всех к нему сидела и плела корзину женщина средних лет с начавшими седеть волосами, затянутыми в узел на затылке.

– Вы говорите по-английски? – шепотом поинтересовался Римо.

Женщина легонько кивнула, не поднимая глаз.

– Чем вы занимались до войны?

– Я была учительницей, – ответила женщина тихо, не громче выдоха, но Римо расслышал.

– А вы кто? – обратился Римо к мужчине в роговых очках.

– Инженер.

– Хотите что-нибудь сказать миру? Я передам.

– Да. Скажите американцам: пусть возвращаются, – проговорил мужчина. Женщина согласно кивнула. Закивали и другие.

Один из охранников заметил, что Римо ведет беседу с заключенными, подскочил к ним и ударил женщину по лицу. Римо ударил его в ответ. Солдат полетел в одну сторону, его автомат – в другую. Каска ударилась о стену. Раздался звук, подобный удару гонга.