— Я сбежала, — дрожа, пролепетала Марсина. — Мне не оставалось ничего другого. Разве я могла такое вынести?

— Что вынести? — заорал Дер, выходя из себя.

— Отдать себя в рабство, стать его служанкой, когда я познала сладость дарованных тобою надежд…

Дер, подбоченившись, уставился на гонца.

— Да прекрати же скулить, глупец, и объясни, что стряслось, иначе я выбью из тебя то, что ты должен мне сообщить.

— Но я… — у Марсины сорвался голос, и она умолкла. В этот ужасный момент ей все наконец стало ясно. Она поняла, что возлюбленный принимает ее за прелестного евнуха на посылках. Но не в этом беда. С проницательностью любящего сердца она вдруг поняла, что совершенно безразлична Деру, и что его неумение распознать в гонце Марсину может быть объяснено лишь его равнодушием. Явись он перед ней в любом обличье, она бы тотчас его узнала. Он же этого не сделал, потому что никогда ее не любил. О, теперь ясно, почему он не слал ей записок и почему отправился на охоту в день ее свадьбы. Он просто ее забыл.

И в это мгновение ее сердце раскололось, да с таким громким треском, что он пробудил Марсину от транса, и от грез, и от всего остального. Она поняла, что натворила и во что превратилась — в беглянку, приникающую к груди недружелюбного мира. Ее единственная подруга Йезада отдана ужасному врагу, а другой враг стоит перед самой Марсиной. Открытие было настолько неожиданным, что она окаменела, лишилась способности мыслить.

Дер ее не любит, но больше надеяться не на кого. Остается молить его о помощи на любых условиях.

Марсина упала на колени с мученическим воплем, в котором отразилась целая гамма чувств.

— Мой господин, — прорыдала она, — я — бедный мальчик, сбежавший от жестокого повелителя. Вы, верно, забыли, как однажды встретили меня на улице и обошлись со мной по-доброму. Молю, позвольте прислуживать вам. Простите мой обман. У меня нет для вас никаких известий. Но не откажите несчастному страдальцу, позвольте служить у вас. Иначе мой бывший хозяин убьет меня.

У Дера, узнавшего, что с его близкими все в порядке, огромная гора свалилась с плеч, и он, вместо того чтобы разгневаться, разразился хохотом. (О как этот смех сотрясал осколки бедного сердца Марсины!)

— Негодник, — наконец промолвил Дер, — следовало бы наказать тебя за дерзость, ну, да ладно. Но как же зовут господина, от которого ты сбежал?

— Колхаш, — ответила Марсина по целому ряду причин, каждая из которых язвила ее душу.

— Колхаш? Я слышал это имя…

— Он прибыл в город, чтобы жениться на несчастной девушке, чью судьбу можно лишь оплакивать.

— Ах да, кажется, мне говорили об этой свадьбе. А невеста — дочь одного из моих соседей, долговязая худышка с носом как у цапли. (Марсина, о, Марсина!) Но брось, ты, верно, преувеличиваешь пороки Колхаша. Он богатый старик, а всем богатым старикам завидуют. А ты, малыш, недурен собой. Впрочем, я сегодня в прекрасном настроении. Так и быть, можешь прислуживать мне в лесу до конца охоты.

Марсина распростерлась на полу по примеру благодарных слуг ее отца. Дер переступил через нее и, смеясь, ушел наверх.

Затем вернулся половой и прогнал ее на конюшню.

Всю ночь Марсина пролежала без сна, страдая от боли в натертых ногах и разбитом сердце. Сквозь щель в стене она видела высоко над головой горящее окно, за которым пил и веселился Дер со своими друзьями. Затем свет погасили и окно превратилось в темный шуршащий и колышущийся цветок, из которого лишь раз донесся слабый вскрик, золотым колечком скатившийся на землю. Ближе к рассвету по лестнице спустились три девушки — танцовщица, певица и арфистка — и все они тихо обсуждали Дера, как он щедр и хорош собой.

Марсина рыдала, прижавшись лицом к брюху осла, а тот, приняв ее слезы за росу, решил, что у него нет оснований для беспокойства.

Несмотря на разгульную ночь охотники собрались в путь еще до восхода солнца. Услышав их крики, Марсина, измученная горем и бессоницей, вышла из конюшни.

— А это еще кто? — осведомился Дер, заметив осла, спокойно возлежавшего на соломе. — Бьюсь об заклад, тот самый осел, на котором мой отец позволяет ездить дворецкому.

Марсина, не желая отплачивать дворецкому злом за добро, призналась, что украла осла.

— Ну ты и бестия! — воскликнул Дер и, рассмеявшись, с такой силой ударил Марсину по плечу, что та чуть не упала.

— Бледная какая-то бестия и хилая, — заметил его приятель, — что с него проку? Похож на увядшую лилию. Да и как он поедет с нами?

— На этом самом осле и поедет, — ответил Дер.

— О молю вас, не надо! — вскричала Марсина, у которой все так саднило, что она была готова расплакаться сызнова.

— А как же иначе? — осерчал Дер. — У тебя не хватит сил бежать рядом. Поезжай за нами и смотри, не потеряйся, я ведь не стану тебя разыскивать. И не шуми, дичь в этих лесах и так напугана.

И охотники, свежие как маргаритки, пустились в путь, закусывая и выпивая по дороге. Марсина с трудом проглотила корочку хлеба и залезла на осла, которому это понравилось не больше, чем ей.

— Не отставай, — покрикивал девушке Дер, — не то отправлю тебя к Колхашу.

Так они углублялись в лес, и Марсина тряслась в седле, а осел то и дело останавливался, чтобы пощипать свежей травки, и ей в перерыве между страдальческими стонами приходилось его погонять.

Деревья за дорогой, где стояла таверна, колыхались как волны. Светало, и было видно, сколь высоко уходят кроны деревьев; там их темно-зеленую сень пронизывали стрелы солнечных лучей, в которых резвились птицы.

С длинных, точно отлакированных, ветвей свисали ящерицы, взирали блестящими бусинками глаз. Порой приподнимала голову потревоженная шумом змея. Охотники беспечно ехали между деревьями, и несчастная девушка, вынужденная следовать за ними, старалась объезжать затянутые паутиной, поблескивающие утренней росой кусты. Даже днем лес выглядел призрачным и грозным. Куда ни посмотришь, все вокруг кажется одинаковым. И вскоре Марсина отстала, как отстает от судна упавший за борт моряк. Как она ни погоняла осла, охотники уезжали все дальше и дальше. Порой она и вовсе теряла их из виду, и до нее доносились лишь голоса. «Ну и что, если я разлучусь с Дером? — наконец пришло ей в голову. — Я и так уже лишилась его. Умереть можно и здесь, и пусть вороны и ящерицы обглодают мои кости. Меня никто не любит, и я не в праве ожидать избавления. Уж лучше бы я отдалась на милость Колхаша».

И она остановила осла, который и без того уже еле плелся, поцеловала его в морду и простила все мучения, которые он ей причинил. И побрела прочь, в чащу леса, по-прежнему не узнавая его.

А что же за это время случилось с ее очаровательной сводной сестрой Йезадой, занявшей место невесты?

Через три часа после восхода луны свадьба завершилась, отгремели фейерверки, закончилось пиршество. Затем вперед выступил придворный Колхаша и объявил, что жених с невестой намерены отбыть.

Возражать ему никто не стал. Свадебные дары по своему количеству и ценности превосходили даже те, что были поднесены при помолвке. Невеста на протяжении всего пира не снимала фаты, и никто из ее домочадцев не требовал этого, опасаясь, что она окажется подурневшей от страха и слез. Колхаш в соответствии с обычаем приподнял фату перед алтарем и, вероятно, остался доволен. С себя же он не снял покровов, и часть лица, не закрытая пышным головным убором, пряталась под черной лакированной маской. Однако никто не счел такое начало медового месяца из ряда вон выходящим.

И вот супружеская чета двинулась в путь под звездным небом, в котором блекли последние розовые анемоны фейерверков.

Новобрачную несли в паланкине, ее супруг гарцевал впереди не черном жеребце… Впрочем, различить его среди огромной свиты было нелегко.

Процессия вышла за городские ворота и, освещаемая фонарями, двинулась по дороге в сторону леса.

Когда через час свадебный кортеж достиг леса, паланкин остановился. Призрачный слуга раздвинул занавеси и промолвил: