«Пропусти! Там мои дети!» — слышал он крик Аделы.

Медленно опустил клинок в колыбель.

Малыш крутил головой, маленькие ручки цеплялись за густую бороду. Язычок мелькал по губам, собирая капли багрянца, но клыки уже скрылись; глаза сверкали сквозь мрак все теми же холодными искрами.

Дарс скомкал простынь и аккуратно отер кровь с губ Марена, малыш фыркнул, пытаясь отвернуться. Король отступил; серый бархатный халат, нагретый камином, грел кожу… Быстрый поворот, и свет пламени упал мальчику на лицо; зрачки сжались до черных точек, сапфиры полыхнули ярче, но зубы остались ровными — клыки не проглянули. Малыш улыбнулся теплым «янтарным ладоням», ласкающим щеки.

Король облегченно выдохнул, улыбка дернула бороду; простынь скользнула по подбородку ребенка, собирая остатки «алой росы».

— Сильная кровь, — шепнул малышу Дарс Летар.

…Эсмир отступил за миг до того, как дверь приоткрылась, и король боком протиснулся наружу.

Дарс понимал, что Адела постарается проскользнуть в покои, и не позволил сделать этого: ей не зачем смотреть. Он все расскажет, но позже. Каким бы красочным не будет рассказ — знать, не то же, что видеть. Воображение порой рисует картины более ярко, но до безжалостной памяти ему далеко.

— Ступай в покои, — сказал король, протягивая Марена.

Адела приняла малыша; Эсмир осторожно придержал плащ, укрывающий ее плечи.

— Инген? Далиа? — прошептала Перворожденная дрогнувшим голосом.

На окаменевшем лице Дарса Летар не дрогнул ни один мускул.

— Ступай, — тихо повторил он.

Горло женщины дернулось, лазурные глаза опустились на маленького принца — малыш тянул ручки, пальчики хватались за сорочку, за плащ; вокруг губ, на щеках и подбородке алели сухие разводы.

— Он?.. — полный ужаса взгляд метнулся на Дарса.

— Нет, — смог улыбнуться король, ладонь легла на плечо жены. — Все хорошо. У него сильная кровь.

— Шрам так и не исчез, — горько усмехнулся король, потирая ладонь. — Иногда начинаю сомневаться, что я — Перворожденный.

— Отец… — рассеяно вымолвил Марен, мысли метались из реальности в прошлое и обратно.

Он смотрел в усеянное легкими морщинами лицо короля и не находил слов; мысли мелькали с бешеной скоростью. Теперь он помнил. Помнил все, что произошло. Каждое мгновение той ночи. Помнил, как мама укладывала его, помнил нежные пальцы на своей щеке. Голос, напевавший колыбельную. Запах — от нее всегда так приятно пахло. Помнил тепло ладоней, так отличавшееся от окружающей прохлады.

Ни одно воспоминание не выглядело таким ярким, как эти.

Принц тонул в разверзшейся бездне нахлынувших воспоминаний. Они накатывали безудержно, не считаясь с желаниями Марена. Он помнил — и от этого уже никуда не деться.

— Но ты говорил, — вновь пробормотал он. — Что это Голод…

— Именно к такому выводу я пришел, — подтвердил король.

— Но… как же Зверь?

— Запрет Крови настолько долго хранит нас, что даже легенды и мифы помнят лишь название: Дикие Родичи. Я не нашел прямых подтверждений, но… Видимо, так Голод на нас и действует… Этим объясняется и сам Запрет. Ты видел, это — уже не Инген.

— Но с Голодом можно справиться! Справляются же Охотники, ты сам рассказывал!

— Ты думаешь, я не искал его, своего первенца? После той ночи о нем не слышали… Перворожденный, влекомый жаждой крови, не остался бы не замеченным на Равнине. Но ни единого упоминания, ни единого маломальского слуха за пятнадцать витков!

Король поднял глаза на холст.

— Но ты видел не все, — он вновь обратил взгляд на Марена. — Инген не первый, кем овладел Голод. Он возвращался из Латтрана, когда встретил Зверя… Тогда погибли двое, а твой отец был ранен… Ерунда для Перворожденного… Тогда я не придал значения, его рассказу: мало ли, что создал Мир…

— И ты скрыл это от Большого Круга? — брови принца нахмурились.

Дарс опустил глаза.

— И я надеюсь, Боги простят мне эту ложь… Только после случившегося с твоим отцом, изучив кучи свитков в Атеом, я связал Голод и Зверя.

— Почему ты не рассказал раньше? — тихо вымолвил Марен, глядя, как с портрета улыбается Далиа Летар, как строго взирают глаза цвета глубоких вод, стоящего рядом Ингена, и как навершие Эртрефена сверкает из-под его плаща. — Я должен его найти. Голод можно одолеть.

На лице Дарса Летар мелькнула вымученная улыбка.

— О, мой мальчик. Вот поэтому и не сказал, — хриплый бас короля полнила горечь. — Но, похоже, даже петляя, Линии Жизни ведут нас к определенным моментам, когда нужно либо принять судьбу, либо отступить… Но ты — сын своего отца…

Сапфировый взгляд Марена не отрывался от картины, от изображенного на ней могучего воина с иссиня-черными волосами, с заплетенной в «косичку» бородой, перехваченной серебристой лентой. От женщины с ласковым васильковым взглядом и робким румянцем на щеках, что стояла рядом, и чья рука лежала в его ладони… В ладони, которой доверяла…

Память открывала все новые двери разума, все новые детали всплывали перед внутренним взором.

Марен помнил и отца, и мать, помнил каждую черту их лиц. Помнил запах и каждое прикосновение. Ласковый голос, поющий колыбельную, и бархатный баритон, повествующий о чести. Помнил, как отец впервые взял на руки, еще тогда: маленького и заляпанного кровью, только-только пришедшего в этот мир… Первый вдох свежего воздуха, после тяжелых родов…

«Перворожденные не отступают…» — впервые улыбнулся отец сыну.

— Мы все сделаем, повелитель.

Воин в черных одеждах сливался с окружающей тьмой, раскинувшейся под плотной сенью деревьев. Сейчас, когда Дневное Солнце уже зашло, а Ночное еще не выбралось из-за Стальных гор, что на западе Ардегралетта, ни один Смертный не увидел бы и локтя своей вытянутой руки. Тьма заливала глаза, словно земляным маслом, топя не только любые проявления света, но и очертания окружающего мира.

Впрочем, и не каждый Перворожденный мог с гордостью завить, что взгляд его режет Истинную Ночь, как остро наточенный нож. Она потому и называлась Истинной, что мало чьему взору удавалось пробиться сквозь полог ее платья.

Но взгляд мужчины, что властно замер перед коленопреклоненным воином в черном, легко пронзал плотный саван. Он взирал с высоты исполинского роста, надменно задрав подбородок. Нос чуть подрагивал, ловя тончайшие ароматы, доносимые слабым ветерком, под порывами которого трепетала серебристая лента, перехватывающая бороду «косичкой».

— Действуйте, — величественно махнула рука, заставив полы мантии колыхнуться.

— Мы все сделаем, повелитель, — повторил воин. — Можете в нас не сомневаться.

Он рывком поднялся, не смея поднять взгляд. И за ним последовали еще двенадцать мужчин в таких же черных кожаных доспехах без единого куска стали, которые только и годятся для осуществления задуманного.

…Черные воины двигались споро, сильно не рассыпаясь, но и не сбиваясь в кучу. Даже ночные обитатели леса вряд ли бы выхватили из окружающего мрака их силуэты. Они текли в темноте, словно потоки рек впадающих в Восходное море: каждый сам по себе, но смешиваясь в едином водовороте, становились не отличимыми от остального. Шаги тонули в шелесте крон, и лишь затихшие на миг шепоты травы под ногами могли выдать их.

Но ни один Смертный не обладает достаточным слухом, чтобы услышать столь мимолетные изменения.

…Лес остался позади.

Но даже теперь, на охранной полосе Мангерета, воины не отличались от окутавшего мир темного покрывала Дауры. И огни на крепостной стене не способны этого изменить. Они, напротив, скорее мешают стражам города, сужая видимый мир до крошечного островка, что выхватывают факелы.

Воины перемещались осторожно.

Иногда с крепостных стен в воздух взмывали зажженные стрелы — стражи тщетно пытались разорвать черноту, сковавшую взор. Но никто так и не увидел, как тринадцать теней достигли подножия стен города.