В. ТИХОМИРОВ

ЗОЛОТО НА ВЕТРУ

авантюрная история в 2-х частях

пеpвая часть

?????????????????????????

ХОЖДЕНИЕ ПО МУХАМ

I

С улицы в пробитые пулями окна влетали враждебные вихри. По лощеному дворцовому паркету разлетался мусор, чернели пустыми зевами нетопленные камины. Который день длился штурм царской обители. Под окнами на огромную выпуклую площадь набегали солдаты с матросами, выкатывались чудовищные броневики. Бегущие надо и не надо стреляли из трехлинейных винтовок, доставая им патроны из подпоясанных лент. Бойко рвалась шрапнель, сыпалась картечь. С реки по дворцу монотонно бил из пушек военный корабль, норовя попасть снарядом в окно и коптя облачное небо тремя высокими трубами. Хорошо еще, что не было аэропланов, не то и те тоже поддали бы жару временному правительству, которое отстреливалось уже последними зарядами, а все не хотело сдаться.

Чувствуя приближение катастрофы, княгиня Беломоро-Балтийская истерично заламывала руки, моталась из залы в залу, плюя и проклиная судьбу при мысленном сравнении прошлого с будущим. Наконец, она плача достала из-под кровати припрятанный ларец с бриллиантами и принялась рассовывать их по разным щелям и закоулкам, с тем, чтобы, когда все образуется, достать и вновь собрать заодно. Самый же большой, любимый и безумно дорогой она зашила в кисть оконной гардины, искусно замаскировав камень золочеными шнурками.

- Ну вот, и все, - довольно бубнила она, - ешьте меня, господа социалисты, с солью, но бриллиантов моих вам не видать, как мировой революции.

Но этой, чересчур надменной представительнице умирающего класса, было невдомек, что за возней ее пристально следит в замочную скважину дворцовый истопник Шерстюк. Подлец этот Шерстюк, не зря считавший себя почти что пролетарием, изловчась, треснул все равно обреченную графиню кочергой по затылку и, не медля, приступил к экспроприации гардин. Кое-как скомкав их в солдатский вещевой мешок, он намылился к выходу, но в аккурат нарвался на революционно настроенных матросов, которые с криком "Которые тут временные!" прошили его в двух местах из маузеров, после чего, запихивая их в полированные футляры и нарочито гомоня, двинулись дальше по коридору. Шерстюк же из последних сил дополз до своей истопницкой каморки, не покинув, впрочем, солдатского мешка. Там слабеющей рукой он достал поломанное перо и, брызгая чернилами и прорывая бумагу, нацарапал на листке племяннику Федоту:

Федя! Хотя ты и сволочь, но тебе повезло, что я твой дядя и другой родни у меня нету, а которые имеются то те смердячие гады коих ненавижу и ничего им не достанется.

Пусть потому возьми тут все мое - прибери себе. А к нему мешок с гардинами у каких кисти и цацки. Их расшить надобно. Не продавай, а береги.

Запомни мое добро и как будто я твой благодетель то закажи молебен за упокой грешной души...

А помирать, Федя, очень неохота, запомни.

Дядя тебе Митрофан Шерстюк.

Тем же вечером Федот, зайдя, по обычаю, к дяде попользоваться с царского стола, нашел и остывшего родственника с пером в руке, и письмо с мешком.

С дядей Федот поступил хорошо: закопал в могилу на кладбище, помолился и прибрал дядино имущество. Письмо он, устав и не дочитав до конца, бросил на произвол судьбы, мешок же с гардинами легкомысленно сменял у чужой тетки на перламутровую хриплую гармонь.

У бабы мешок был отобран в свою пользу здоровенным парнем в лаптях, который, не найдя в нем интересу, швырнул с размаху мешок в реку и стал глядеть, как тот, окунаясь, плывет, пока мешок не скрылся с глаз.

Проплывя версту, мешок был зацеплен с берега багром совсем уже неизвестными лицами, и след его простыл в городских трущобах.

II

Коллекционер-собиратель старинной живописи и предметов Лев Борисович Хобот сидел в неудобном, но очень ценном сафьяновом кресле с высокой прямой спинкой и, держа свежие после мытья ноги поверх вельветовых тапочек, любовался новыми плюшевыми гардинами с тяжелыми золотыми кистями и цацками. Новыми гардины стали в его квартире, где все было старинным, а вообще-то они были явно тоже старинного происхождения из какого-нибудь дворца, отчего их пришлось подвернуть, беря в расчет не шибко высокие потолки.

Хобот лакомился их видом и с удовольствием вспоминал, как хорошо, почти даром их заполучил. Пальцы его ног шевелились, подсыхая, и, как бы делясь впечатленьями, обращали друг к другу подстриженные ногти.

Гардины завершали собой мощную, убедительную картину разнообразия и богатства хоботовской коллекции. Картины в рамах вытянулись перед ними, как перед эполетами генерала, и все вместе, стройным каре, приветствовали Хобота. Бил барабан, трубили трубы, и розовые пальцы ног Льва Борисовича восторженно подпрыгивали вместе с ударами сердца.

В следующий миг произошло ужасное: музыка смешалась и, захлебнувшись, замерла, строй принял "вольно" и рассыпался, а сам бедный Лев Борисович Хобот мгновенно окоченел, как и всякий на его месте, потому что одна из гардин бесшумно отъехала в стороны, и на фоне окна объявился не внушающий доверия субъект. Возникшая немая сцена открывала его во всех подробностях: росту среднего, сложения крепкого, куда крепче Хобота, с рыжим пятнистым взором из-под косого полубокса. Одет вразнобой, и что уж совсем несуразно и жутко - в разной обуви: на одной ноге кривой, в рыбьем жиру, флотский ботинок с заклепкой, на другой - мальчиковый сандаль на ранту, с ремешком и золотой пряжечкой.

- Хобот? - приветливо спросил гость.

Льву Борисовичу на миг почудилось в этой приветливости что-то радостное и обнадеживающее, сама душа его обратилась и потянулась к субъекту. Он сглотнул сухой ком и кивнул, ища слов, но вслед за тем, как в замедленном кино, увидал волосатую руку незнакомца, выползающую из-за спины, за которой следом из-под кургузого пиджачка и брючного ремешка потянулось длинное черное, оказавшееся скоро прямым резиновым шлангом. Шланг, кружась, взвился над лысиной Хобота и ринулся навстречу его взгляду. А позади сияли и разбрызгивали искры дружелюбные рыжие глаза.

Все багетное золото бросилось в разломленную голову Льва Борисовича и вспыхнуло в ней, испепеляя сознание бедного антиквара.

Кресло обрушилось под его тяжестью.

Взметнулась старинная пыль.

III

Инспектор Леопольд Каверзнев, молодой еще парень с приятной лицом, нетерпеливо сучил ногами, гретыми под ворсистым пальто, и все время толкал в толстую шею шофера милицейского газика Реброва:

- Скорее,истукан, опоздаем! - подгонял он его, хотя опытный Ребров, и так изо всех сил старался и жал на педаль.

- Куда опоздаем? Раньше-позже, все там будем, - философски ворчал он, проскакивая на желтый свет и по-бабьи взвизгивая сиреной.

За окошком пролетали набухшие зеленью почки на ветках, матерые мороженщицы протягивали вслед эскимо в желтой глазури поверх голов толпящихся граждан. Под лавкой, обильно слюня милицейские сапоги, злобно хрюкал знаменитый сыскной пес Агдам.

Наконец подлетели к нужному дому. Ребров лихо тормознул, газик занесло и развернуло к парадному подъезду. Дверца пружинно отворилась и из нее, пинком выпихнув Агдама, вылетел инспектор Каверзнев. Он устремился поскорее к месту преступления, на ходу доставая похожую на рыбий глаз складную линзу.

Хобот с вывихнутой, подбитой головой лежал запрокинувшись посреди разваленного кресла. По стенам висели пустые золоченые рамы, сияли неприкрытые грязные окна, освещая пыльными столбами света картину разгрома и запустения. Из углов топорщились взломанные сундучки, распотрошенные укладки, сокрушались, разводя дверцами, опустевшие шкапы.

В воздухе по-хозяйски сновали толстые весенние мухи.

С порога Каверзнев, подоткнув полы своего клетчатого пальто, ринулся на поиски следов. Не прошло и пяти минут, как таковых разыскалось три: на подоконнике, на кухне и в ванной у раковины. Представлялось очевидным, что все трое одной компании с мальчиковым сандалем.