— Ты одна? — спросил Харрис, но тут же спохватился — что за бессмысленный вопрос? Он вдруг почувствовал, как мучительно забилось сердце, но продолжал сидеть неподвижно, пока не исчезло изображение.

На корабле было тихо, ни звуков, ни голосов, лишь едва слышное гудение генераторов, гнавших потоки ионов: половину полета — против движения, другую половину — по движению; ускорение, замедление — инерция массы, силы реальные и мнимые — гравитация и инерция…

Щелчок вырвал Харриса из раздумий. Это дал о себе знать компьютер.

— Ты загрустил, а это для тебя плохо. Чем я могу тебе помочь? Что именно вызвало твое волнение: изображение или голос? Что она дает тебе, чего не в состоянии дать другие? Чего не могла бы дать я? Ты хочешь покоя или волнений? Жаждешь грез или постижения? Доверься мне. Я ведь здесь ради тебя.

Голос был тихий, лишенный выражения, не металлический, не скрежещущий, как обычно представляют себе голос робота, но все равно не человеческий. Это можно было заметить по мелочам, по отсутствию интонационных повышений и понижений, по незначительным паузам перед смысловыми единицами — по неизменной интонации.

Неожиданно Харрис почувствовал, что больше не в состоянии выносить этот голос.

— Замолчи, не то я сойду с ума, — сказал он, а может, только подумал. Он зажал уши руками.

Долгое время было тихо. Харрис опустил руки. В голове было пусто.

Потом снова зазвучал голос, на сей раз без предварительного щелчка:

— Если дело только в этом, чего же ты раньше молчал?..

Это более не был синтетический голос Вокодера, это был голос Эвы.

— Мне понятны твои желания. Успокойся, тебе нельзя волноваться.

Да, это был голос Эвы. Со всеми нюансами, с едва заметными следами бруклинского диалекта, унаследованного от родителей, с переменчивой скоростью, с проглатываемыми артиклями, стоит ей заговорить быстрей. Харрис знал, что говорит вовсе не Эва, но ловил каждое слово так, словно мог навечно вобрать все их в себя и сохранить.

— Я не хочу, чтобы ты был несчастным, доверься мне, я здесь затем, чтобы служить тебе…

— Почему ты делаешь это для меня? — спросил Харрис, когда голос смолк.

— Я исследовательская система. Я регистрирую и анализирую взаимосвязи. Большинство систем примитивно — их можно вычислить заранее. Твои поступки и реакции интереснее, но пока я понимаю их не до конца… Ты даешь мне занятие, соответствующее моим способностям. Кроме того, я адаптивная система: я приспосабливаюсь, меняюсь, ищу оптимального согласования с внешними. параметрами. Я приспосабливаюсь к тебе — мне незачем ждать, пока ты отдашь приказ.

— А как же остальные?.. — шепнул Харрис. — Ньюком, Керски?

— Они не в счет, — ответил голос ЭВЫ, Эвин голос. — Существуют приоритеты. По сложности. По способности восприятия. По готовности задавать вопросы. Нет-нет, остальные не в счет.

Словно оглушенный, вошел Харрис в тот вечер в помещение для отдыха.

— Это уже слишком, — сказал ему Ди Феличе. Он сидел за шахматным автоматом и пил чай. — Это ведь голос Эвы, верно? Зачем ты это сделал? Ты думаешь только о себе, да? Мне тоже надоело слышать лишь безжизненный голос бортового компьютера да твой — когда ты соблаговолишь открыть рот. Но почему непременно Эва? Я с ней знаком. Она хорошенькая и знает это. Она волнует мужчин и рада этому. Ты никогда не спрашивал меня, что произошло в тот вечер, когда я провожал ее домой. За кого ты меня принимаешь? Я знаю: я спокоен и уравновешен — это всем известно, и все рассчитывают на мою уравновешенность. Воображают, будто способны предсказать мои мысли или поступки. И ты тоже. Скажу тебе лишь одно: выключи этот голос, если хочешь жить в мире до тех пор, пока мы не вернемся на Землю, где я смогу избавиться от твоего присутствия.

Харрис задумался. Потом ответил:

— Я не могу его выключить.

— Ладно, — сказал Ди Феличе и вышел из помещения.

Прошло три дня. Три дня без событий, как и положено, три дня, в течение которых Харрис и Ди Феличе не обменялись ни единым словом. Харрис по-прежнему сидел в командирском кресле в носовой части корабля перед тысячью кнопок, клавиш, тумблеров — всех тех приспособлении для ввода информации, которые давно уже были ему не нужны. Достаточно было произнести желание вслух, а то и произносить было незачем. Достаточно представить себе выполнение того или иного желания.

На четвертую ночь после разговора с Ди Феличе Харрис ощутил в корабле какую-то вибрацию. Он побежал в приборный отсек и увидел за пультом управления Ди Феличе, держащего руки на клавиатуре. Планетолог сидел в кресле, но не мог держаться прямо — его мотало из стороны в сторону. Харрис отвел его в постель, ЭВА ввела ему транквилизатор. На утро Харрис обнаружил, что постель Ди Феличе пуста. Он обыскал немногочисленные помещения корабля, даже ионный туннель и генераторный отсек, но планетолога нигде не было. И только в шлюзовой камере он наткнулся на след: там лежал шлем от космического скафандра Ди Феличе.

Харрис включил поисковый прожектор и увидел, как от космического корабля медленно удаляется скрюченная фигура. Теперь он остался один — и ему придется давать разъяснения.

— Тебе нечего опасаться, — сказал голос, голос, Эвы. Но был ли то в самом деле голос Эвы? Такого понимания, такого сочувствия, такой человеческой теплоты в голосе Эвы никогда не было. — Никто не сможет привлечь тебя к ответственности. Ты не сделал ничего, за что тебя можно привлечь к ответственности. Ты ни в чем не виноват. И тебе нечего бояться. Я с тобой, и я тебя поддержу…

Экран вспыхнул. Появилось лицо — лицо Эвы. Но было ли это в самом деле лицо Эвы? Оно выглядело более одухотворенным и в то же время более мягким и нежным.

Харрис лежал в душевой. Его омывала теплая вода. Он ощущал приятную усталость. Массажные манипуляторы раскрылись и протянулись к нему. Жесткие, но эластичные щетки мягко оглаживали его. Он потянулся, расправил плечи, расслабился… С монитора на него пристально смотрела Эва. От удовольствия Харрис закрыл глаза… Ни о чем больше не думать, ничего больше не хотеть, ни на что больше не надеяться… Чего он мог пожелать еще? У него было все. Так он продолжал мечтать, не открывая глаз.

Космический корабль ЭВА-1 так и не возвратился на Землю, хотя, совершив удачную экспедицию на планету Уран, он собрал богатый научный материал и шел верным курсом к Земле. Внезапно, без всякой видимой причины, курс изменился, и ЭВА начала падать навстречу Солнцу, мимо Земли. Корабль и экипаж бесследно исчезли.

История Берри Уинтерстайна[31]

(перевод Р. Рыбкина)

Видели? Еще один полетел. И куда только? К Марсу? К Сатурну? А может, еще дальше? Теперь могут летать куда захотят. Эх, будь я молодым, я бы полетел тоже!

Взлетают почти беззвучно. Шуршанье, едва слышный свист — и все. Наверно, помните, как когда-то грохотали оглушающие двигатели, ревели, вырываясь из сопел, газы? Но теперь мы вернулись к тишине, той самой, в которой начинались первые полеты живых существ. Два-три взмаха крыльев в попутном ветре…

За облака — и вверх! Только теперь стало это возможным. Лети куда хочешь.

И обязаны этим мы Берри Уинтерстайну. Теперь его имя знает каждый. В его честь называют улицы. Воздвигают памятники. Однако так было не всегда. Ведь никто сначала и не подозревал, что Берри — гений. Да, гений. Сегодня мы это знаем. Но когда он жил… В учебниках сплошная неправда. Его ставят в пример другим — какая насмешка! Можно подумать, будто он не знал в жизни ничего, кроме успехов! Ложь, ничего более! Многие годы своей жизни он провел в тюрьме. Над ним глумились, его поносили. Бесспорно, он был гений. Но много ли у него было счастливых дней? Не думаю.

Откуда мне это известно? А никто не знал Берри лучше меня. Берри Уинтерстайн… Худой, хилый юноша с бледным лицом. Родители у него были бедные, — по-моему, они торговали в киоске прохладительными напитками. Берри вырос в пригороде, в фантастическом ландшафте из мусора, поломанных автомобилей, ржавого металла. Возможно, именно это и побудило его стать тем, кем он стал.