После окончания четвертого класса Сидоровской сельской школы, мама решила отвезти меня в Торжок и определить в школу золотошвеек. Привезла. Но оказалось, что не подхожу по возрасту. Мама упросила начальницу принять меня условно и уехала. В школе было очень интересно. Учились одни девочки. Учителя - важные дамы рассказывали нам о золотошвейном мастерстве.

Вечерами, помню, нас парами вводили в большой зал, где стоял рояль. Старая дама в пенсне садилась за инструмент, играла, а мы хором тянули: "И мой всегда, и мой везде, и мой сурок со мною..." "И что это за зверюшка такая?"засыпая думала я. А через неделю запросилась домой, потому что поняла - не смогу сидеть целыми днями над шитьем, поняла своим детским умом, что к такому искусству надо иметь еще и призвание. Золотошвейка из меня не состоялась. Но учиться было негде - средней школы в наших краях не было и тогда старший брат решил взять меня в Москву, а сестренку Зину увезли к родственникам в Ленинград ( ныне опять Санкт-Петербург).

... Шагаем по Москве. Вася одной рукой тянет меня, в другой несет корзинку с моими пожитками. Я упираюсь, останавливаюсь, ошеломленная страшным шумом стуком по булыжной мостовой колес от телег ломовых извозчиков, звонками трамваев, гудками паровозов - и удивленная великолепием трех вокзалов Каланчевской площади. Особенно приглянулся мне Казанский вокзал - с высокой башней, удивительными часами на ней. Я никогда не видела таких высоких и красивых зданий - разве только во сне. А вот трамваев, столько спешащих куда-то людей в свои одиннадцать лет я и во сне не видела.

- А куда это народ-то бежит? - спрашиваю у брата. Вася смотрит на меня, улыбается и говорит:

- По своим делам.

Я удивленно думаю : "Что это у них за дела такие? Я вот еду без дела, так. А может быть, и не без дела?.."

В вагоне трамвая мне страшно, особенно когда с грохотом проносится мимо встречный вагон. Я даже глаза зажмуриваю, цепляясь обеими руками за брата.

- Сухаревский рынок, - объявляет кондуктор.

Брат подталкивает меня:

- Смотри, смотри вправо. Видишь, посреди улицы высокий дом с часами?

- Вижу.

- Это Сухарева башня. В верхних этажах ее раньше помещались большие баки водопровода, снабжавшие Москву водой.

- А почему она Сухаревой называется? - спрашиваю робко.

- Тут уж история! - смеется Василий. - А историю своей родины, своего народа, каждый человек знать обязан. Это наука очень нужная наравне с математикой и родной речью.

- Ты слышала что-нибудь про царя Петра Первого и стрельцов?

- Нет. Зачем мне про царей знать да каких-то там стрельцов?

- Так вот, был такой хороший царь Петр.

- Хороших царей не бывает, - не утерпела я.

- Ну хорошо, пусть не бывает. Отвечаю на твой вопрос. Сухаревой эта башня называется в честь стрелецкого полковника Сухарева. Он - единственный, кто со своим полком остался верен царю Петру во время стрелецкого бунта.

- А почему здесь базар устроили? -не унимаюсь я.

- А ты слышала о войне 1812 года?

- Это когда французы Москву сожгли?

- Ну, допустим... - Мой брат терпелив. Он готов отвечать на тысячи моих вопросов. - Так вот, после войны с французами, после пожара Москвы жители города стали возвращаться домой и разыскивать свое разграбленное имущество. Генерал-губернатор издал приказ, в котором объявил, что все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их продавать, но только раз в неделю, в воскресенье, на площадь против Сухаревой башни.

Уже давно кондуктор трамвая прокричал: "Са-мо-те-ека", "Каретный ря-ад", еще какие-то интересные названия остановок. Мы уже два раза пересаживались с трамвая на трамвай, а Василий все рассказывал и рассказывал и, мне кажется, что все пассажиры его слушают с вниманием, и я мысленно горжусь своим старшим братом.

- Кра-а-а-сная Пре-е-сня, - протяжно кричит кондуктор, и тут Василий говорит:

- Вот и приехали.

По дороге к Курбатовскому переулку, где брат живет с семьей, он рассказывает мне о событиях 1905 года, о том, как рабочие Пресни забаррикадировали улицы и героически сражались с царскими войсками и жандармами. Брат показывает улицу под названием "Шмитовский проезд", названную так в честь студента Московского университета, владельца мебельной фабрики Николая Павловича Шмита. Его фабрика во время Декабрьского вооруженного восстания стала бастионом революции на Пресне, а он сам - активным участником событий. После подавления восстания, Шмита заключили в Бутырскую тюрьму и там убили.

Брат еще что-то рассказывал и показывал мне, но я уже плохо слушала и плохо видела заплаканными глазами. Мне было жалко Шмита, жалко погибших рабочих. А тут еще вспомнила тихую нашу деревню Володово, подружек, с которыми так весело было играть, и еще пуще заревела. Василий купил мне в одном из лотков Моссельпрома, которые попадались на каждом шагу, длинную конфету в красивой, яркой, витой обертке с кистями, но и это меня не утешило. Тогда он стал расспрашивать о доме, о матери, о братьях.

- Как папа умер, - всхлипывая и размазывая по лицу слезы, принялась рассказывать я, - мама стала часто болеть, плакать и молиться богу. Она и нас стала заставлять ходить в церковь, молиться, когда садились за стол. Зина с Костей хитрые - крестятся и на маму смотрят. А я так не могу, обязательно на икону взгляну.

- А почему тебе нельзя на икону смотреть?

- Да я ведь пионерка, крестный! Ты что, не видишь разве - на мне галстук пионерский?

Брат впервые внимательно оглядел меня.

У меня, действительно, был линялый-прелинялый галстук, выглядывавший из-под воротника пальтишка. На ногах - яловые полусапожки с резинками, сшитые маминым братом дядей Мишей. На голове платок, а из-под него торчали две косички с бантиками.

- Галстук пионерский мне сшила из своей кофточки сестра Маня, моя крестная, - похвалилась я, и тут брат заметил:

- Ты меня, пожалуйста, крестным-то не зови, я ведь коммунист, депутат Моссовета...

Так, разговаривая, мы дошли до дому.

В семье брата мне было хорошо, особенно от теплых ручек годовалого Юрки. Он не отпускал меня ни днем ни ночью, а если случалось, что меня не оказывалось рядом, начинал так реветь, что будил всех в квартире.

В школу я не ходила, так как опоздала на два месяца. Гуляла с Юркой, с ребятами из нашего двора по Курбатовскому переулку, помогала по дому, бегала в магазин за хлебом. Как-то послали нас с Томкой, подружкой, жившей этажом ниже, за керосином на Малую Грузинскую улицу. Но вместо керосиновой лавки нас занесло в парикмахерскую. Остригли мы там косы и попросили сделать самую модную в то время прическу - "чарльстон". Ну и получили - чуть ли не под первый номер, на лбу завитушка какая-то в сторону. Вышли с Томкой из парикмахерской, посмотрели друг на друга и заплакали. Чтобы не напугать домашних, пришлось в аптеке купить по аршину марли да завязать свои легкодумные головушки. На оставшиеся деньги мы купили по два фунта керосину в каждый бидон и отправились домой. Приближаясь к дому, идем все тише и тише, наконец, наши шаги на лестнице совсем замедлились. Однако вот и Томкина дверь. Я позвонила - и через ступеньки вверх! Вскоре на весь подъезд раздались вопли моей подруги... Долго я поднималась к себе в квартиру, долго стояла у двери, но решив - будь что будет, позвонила. Открыла Катя, жена брата. Увидела меня с забинтованной головой и запричитала:

- Нюрочка, девочка, что с тобой? Да лучше бы я сама сходила за керосином! -И стала медленно, боясь сделать мне больно, разматывать с моей головы марлю. Сняла и обомлела.

- Нет, я тебя пороть не буду, дрянная девчонка! Пусть брат тебя проучит. Садись и решай десять задач и двадцать примеров из задачника, который я тебе купила! - Катя взяла Юрку, бидон, из которого уже успели вытечь те два фунта керосина, и ушла.

Я подтерла керосиновую лужу и села решать задачки. А тут зашла соседка по квартире - спросить, почему так сильно пахнет керосином, увидела меня во всем великолепии цирюльного искусства и ахнула: