— Чего стучишь? Самого нет, а прислугу забрали солдаты. Иди, иди!

Значит, Варю арестовали? Что теперь делать?

Глаша пошла, сама не зная куда. Бережнов велел передать Варе, чтобы она шла в тайгу, а Варю забрали... Куда же итти? Куда?

Вдруг высокое пламя поднялось из-за домиков к небу. «Где же это горит? — подумала Глаша. — Не у нас ли?»

Она побежала, проваливаясь в снег.

Старый боцман понял, что ему не уйти на его деревяжке от японских солдат. Он знал, что они ворвутся сюда и прикончат его своими острыми и широкими, как ножи, штыками. Остап слышал крики, стрельбу. Он подумал, что солдаты тут же на месте прикололи Бережнова и Глашу. Он решил отомстить. Он решил дорого продать свою жизнь.

Старик схватил стол и пододвинул его к самой двери. Он нагромоздил на стол все табуреты и стулья. Он вынул из-под тюфяка винтовку, а тюфяк тоже кинул на стол. Теперь дверь снаружи открыть было трудно, почти невозможно. Остап зацепился деревянной ногой за свалившееся на пол одеяло и чуть не упал.

— Ось, бисова деревяжка! — выругался он. Он отодвинул от стены железную койку, набросал на нее подушки и загородил койкой окно. Потом с трудом опустился перед койкой на колено и зарядил винтовку. В окне показалась тень.

— Башенное, огонь! — крикнул Остап и выстрелил прямо в окно.

Послышался крик, тень исчезла.

— Один есть! — сказал дядя Остап.

Несколько пуль ударилось в стену над головой Остапа. Стекло разлетелось вдребезги. Старый моряк увидел желтое лицо, заглядывавшее в окно. Он поднял винтовку и выстрелил. Лицо сразу качнулось и исчезло.

— Второй есть! Есть еще порох в пороховницах! — крикнул Остап.

Сзади раздался стук. В дверь били прикладами. Она шаталась. Остап выстрелил прямо в дверь. Раздался испуганный захлебывающийся визг, и дверь перестала шататься.

— Добре, Остап, добре, еще крепка матросская рука, — подбодрил себя старик и снова лег под прикрытие.

В окне больше никто не показывался. Но чей-то голос закричал по-русски:

— Сдавайтесь, или я буду вынужденный поджигать дом!

— Я тебе, сволочь, сдамся! — закричал Остап так громко, как он когда-то кричал на корабле своей команде. — Да разве мы вам колы сдавались? Где ты там, поганец, покажись!

Еще несколько пуль со свистом ударились в стену над его головой. Вдруг за окном все стихло. Никто не стучался и в дверь. Остап понял: солдаты не ушли, — они сейчас крадутся к дому и поджигают его со всех сторон. Он не ошибся. Тотчас же запахло дымком, и Остап увидел на подоконнике хлопотливые желтые языки.

Он лежал за прикрытием и видел в окно сумеречное небо, испещренное алыми полосами заката. Едкий дым пополз изо всех углов, подбираясь к Остапу. Ярко-оранжевый язык пламени вдруг вылез из угла и стал лизать стену. Остап обернулся и увидел дверь, объятую пламенем. Он понял, что солдаты облили дверь керосином. Пламя сразу перебросилось на тюфяк, он вспыхнул, во все стороны полетели искры. Остап закашлялся. На него пахнуло таким жаром, каким никогда не дышала даже корабельная кочегарка. С трудом поднялся на ноги старый моряк. Глотая дым, кашляя, протирая левой рукой заслезившиеся глаза, хромая на своей деревянной ноге, он подошел к окну и увидел офицера, стоявшего на снегу. Остап медленно поднял винтовку и прицелился.

— Эй, офицеришка! — крикнул он. — Получай привет!

Офицер упал лицом в снег.

— Подбирайте падаль-то, подбирайте! — крикнул Остап солдатам.

Горячая пуля ударила ему в грудь. Он с размаху упал, сломав при падении свою деревянную ногу. Он ушибся, но не чувствовал боли. Все тело его словно онемело. Старый боцман лежал, глядя в окно на вечернее небо, и пламя, как ядовитая змея, подбиралось уже к нему по полу и лизало сапог. Дядя Остап не мог подняться. Алые полосы заката исчезли. Небо в окне почернело. Густой, черный дым закрыл окно, словно занавеской.

— Все одно... погодите... скоро... пришлет нам помощь товарищ Ленин... — с трудом сказал Остап.

Все потемнело у него в глазах, все заволокло дымом...

Когда Глаша подошла к домику, совсем стемнело. На небо вышла луна. Глаша увидела обгорелые, еще дымящиеся развалины. Снег вокруг стаял, и широкой круглой плешью чернела липкая, мокрая земля.

Из соседнего палисадника выбежала собака, села на снег и, подняв морду к луне, завыла.

«Уйти, — подумала Глаша. — Уйти скорей, найти Павку. А вдруг Павку тоже забрали?»

«Пойду в тайгу», решила она.

Морозный ветер бился в маленькие окошки ползала. На дворе стояла лунная ночь. Павка совсем окоченел, а укрыться было нечем. Он сидел в углу на каменном полу, прислонившись к сырой, холодной стене, и боялся пошевельнуться. Лунный свет проникал в подвал, освещая сводчатый потолок, клочья паутины в углах, каменные плиты и черные дыры крысиных нор.

Крысы затеяли возню, подняли визг. Павке стало страшно. «Хоть бы кто-нибудь пришел, — подумал он, — даже часовой, даже следователь... хотя следователь станет допрашивать и пытать...»

Ведь Митроша рассказывал, что арестованных всегда вызывает следователь ночью, угощает папиросами, а потом пугает револьвером и дерется. Нет, лучше следователя не надо. А где теперь Митроша? Наверное, где-нибудь рядом, в другом подвале, таком же мрачном и холодном. А может — он уже убежал? Ведь когда Павка бывало спрашивал: «А если тебя поймают и посадят в тюрьму, ты что будешь делать?» — Митроша всегда весело отвечал:

— Убегу!

Но отсюда, из подвала, разве убежишь? Отсюда даже Митроша не убежит! Стекла забраны решетками, на толстой дубовой двери висит тяжелый замок, дом и двор сторожат японские солдаты.

Ноги у Павки онемели. Он встал и прихрамывая прошелся по подвалу. Пол был холодный, как лед. Ни звука не было слышно, ни шагов, ни говора, ни уличного шума. Павка подошел к зарешеченному окошку, но никого не увидел: горожане боялись проходить мимо страшного дома. Снег искрился на улице в лунном свете.

Вдруг за дверью, на лестнице, послышались шаги. Звонко стукнул приклад винтовки о камень. Ключ повернулся в замке. Дверь распахнулась. «К следователю! — подумал Павка. — Ну, будь, что будет!»

На пороге стоял молодой японский солдат в белых гетрах. В левой руке у него была винтовка, в правой — чадящая коптилка. Жестом он приказал Павке выйти из подвала.

Павка поднялся за солдатом по скользким каменным ступеням. Они прошли темную кухню с развороченной плитой, тускло освещенные сени, в которых японский часовой дремал, сидя на табуретке, прошли большую залу с высокими окнами, через которые на пол ложился жирными, масляными пятнами лунный свет.

Перед тяжелою резною дверью солдат остановился и постучал. Получив ответ, он с трудом отворил дверь и пропустил вперед Павку.

Свет брызнул Павке навстречу. Он зажмурился. Когда он снова открыл глаза, он увидел себя в небольшой комнате с очень высоким незавешенным окном. За окном виднелись сонные улицы города, дома, скованная льдом река.

Посреди комнаты стоял письменный стол, похожий на ящик. На столе в бронзовых подсвечниках горело много свечей. Стояла такая тишина, что было слышно, как потрескивают горящие свечи.

Павке показалось, что в комнате, кроме него, никого нет. Но за огромным столом сидел маленький человечек и читал газету. Павке видна была только его голова — с очень черными, очень жесткими волосами, похожими на щетку. «Кто ж это такой? Неужели сам майор Кимура, о котором столько страшного рассказывают в городе?» подумал Павка.

Человечек отложил в сторону газету, поднял голову с оттопыренными ушами и взглянул на Павку острыми, как буравчики, раскосыми глазками.

Павка сразу узнал эти глазки.

Да ведь это старый знакомый Павки, парикмахер Никашка!

— Подойди сюда, молодой человек, — сказал Никашка скрипучим голосом, но довольно миролюбиво. — Подойди, подойди, не бойся, — повторил он, выдавливая на своем лице гримасу, которая должна была сойти за улыбку.