Но случилось вот что. Кроме тех, кто хорошо к Голубе отнесся, были и другие. Хотя бы Бьёрн. Это он тогда отпустил шутку про своего хёвдинга, был он не в меру горяч и быстр на язык. К тому же, умел он говорить по-гардски. Гардарики — Страна Городов — это ведь так викинги называют всю Русь. В первый же вечер, как ложились спать воины — прямо там, на палубе, между скамьями — подошел он к пленнице.

— А что, — спросил он, улыбаясь, — был ли у тебя жених на твоем берегу?

Ведь ничего-то не успел сделать Бьёрн, а Голубу как водой страхом окатило, едва улыбку викинга приметила. Дома-то гостей незваных она прогнать могла, а если парни во хмелю приставать начинали — так и кулаком могла ответить, отцовскую науку вспоминая! Здесь же… Разом пронеслись в голове Голубы сотни видений, одного другого ужасней. Медленно поднялась Голуба, чтоб хоть какой отпор дать. Веревка-то длинная была, и хёвдинг ее снизу привязал, чтоб рука не уставала, и двигаться свободно позволяла. А викинг ладонью уже плечо сжал, вперед шагнул, голову наклонил — то ли чтоб сказать что, то ли поцеловать уже хотел, а только у Голубы все перед глазами поплыло и ровно закричал кто в голове птицей горестной: "Не бывать!". И с силой кулаками в грудь каменную ударила, да еще и ногой наподдала в колено. Не ждал такого Бьёрн, отшатнулся, на ногах едва удержался. Да только сраму и так хватило — воины-то заранее забаву предвидели, расхохотались дружно.

— Смотрите-ка, девчонка на нашего Бьёрна боем пошла!

— И удачно бьет, я погляжу!

— А что, хороша пленница гардская? Какова, а, Бьёрн?

— Думать будешь, когда в следующий раз обнять вздумаешь!

— Ты под ноги-то, под ноги смотри — во второй раз упадешь!

Озлился Бьёрн, нрава своего пламенного унять вовремя не смог, вдругорядь шагнул к девчонке — теперь уж без шуток, несдобровать ведьме гардской!

Тут уж заметалась Голуба, губы закусила. Конечно, не позволили бы на корабле непотребство творить, да только Голуба вмиг сама все решила — одним движением нож выхватила с пояса обидчика своего! И прямо в сердце! Не в его — не смогла бы, — в свое…

Девчонки весские аханьем зашлись.

— Насмерть?! — испуганно прошептала одна.

— Да нет же! — мальчонка с мечом деревянным перебил. — Она ж еще домой вернется, дедушка?..

— Про то — дальше будет. А ты прав, впрочем… Неведомо откуда появился хёвдинг — ладонью широкой по руке Голубиной ударил — нож мимо прошел, вылетел, плечо левое распорол. Она только вскрикнуть и успела, на палубу осела — не столько от боли, сколько от неожиданности. А хёвдинг уже к воину своему повернулся, к Бьёрну.

— Тебе, — говорит, — Бьёрн, сын Рагнара Черного, не помешало бы к смелости достать хоть немного ума! Это — подарок нашему херсиру6, который в походах стоит вождем и надо мной в том числе! И подарок редкий, Рагнарссон! Ты еще не знаешь, какие вещи выходят из-под ее молота! И таких мастеров я видел — сломается, и все мастерство исчезнет. Дорого бы отплатил ты, Рагнарссон, если б тебе удалось ее обидеть! А если бы она убила себя сейчас, вслед за ее телом в воду летел бы ты сам!

Редко когда видели воины своего хёвдинга в таком бешенстве — разве только в жаре схватки… Все это он сказал на гардском, чтоб и пленница его поняла. Отдышавшись, выпустив пар, хёвдинг уже тише добавил:

— Видишь кровь у нее над локтем? Доблестному мужу это царапина, ей же — боль. Так что потрудись, Бьёрн, чтобы вскоре и от царапины, и от боли не осталось и следа! Отныне и на все время обратного пути эта девчонка — твоя забота.

Разом переменилось лицо Бьёрна, однако же противиться не мог. Да и сам уже понимал свою глупость. Уже хотел уйти грозный хёвдинг, но вдруг что-то веселое промелькнуло на выдубленном ветром лице. Он присел рядом с Голубой, посмотрел в белое-белое лицо.

— Мне по душе, что ты защищаешь себя и не плачешь. Нравится так же, что ты предпочитаешь смерть бесчестью. А чтоб никто больше не вздумал обнять тебя без твоего согласия, как наш Бьёрн, я отдам тебе твой нож! Знайте же, что этот нож она получила из рук своего конунга!

Шепоток промчался над палубой. Старый кормщик усмехнулся в бороду.

Схватила Голуба нож — ровно зверек из ладоней еды кусок вырвал, к себе прижала, к потертой коже ножен щекой прильнула, про боль в плече мигом забыв. Внимательно следил за ней хёвдинг, дождался, пока взгляд подняла. Тихо спросила:

— Звать-то тебя как, Медведь?

Не поняли сначала, о чем это девушка. Потом вдруг сначала кормщик улыбнулся, затем Бьёрн усмехнулся, а потом и хёвдинг — тот и вовсе хохотом зашелся! Кормщик и Бьёрн подхватили — они-то знали гардский язык, и знали, что значит «медведь».

— А как же ты узнала, что уже долгое время именно так меня и зовут? — спросил хёвдинг. Медведем его прозвали и вправду давно — за яркую схожесть с большим зверем.

— Сорока на хвосте принесла… — угрюмо ответила Голуба.

Нахмурился Бьёрн — знать, она и вправду ведьма, раз птицы носят ей вести и она понимает их язык…

— Имя мое — Бёльверк… — сказал хёвдинг. — Услышать бы твое.

— Люди Голубой зовут, — ответила дочь кузнеца, и внезапно жалким показалось ей такое имя, среди этих огромных воинов на страшном корабле. — А отец нарек — Мечеслава…

Кормщик Хальвдан, когда-то даже живший в Гардарики, сумел разложить имя на два слова и подумал про себя — не иначе, отцу открылись какие-то тайные завесы, когда он решил назвать так дочь…

— Мы будем называть тебя твоим настоящим именем, хоть это и трудно произнести, — решил хёвдинг и тут же попробовал:

— Мей-тис-слей-ви…

Совсем не так прозвучало грозное боевое имя, ну да Голубе уже все равно стало. Бьёрн опустился на колени и осмотрел ее плечо.

— Это совсем малая рана, хёвдинг прав, — сказал он. — Я перевяжу, и совсем не будет больно.

Голуба промолчала. И в ту ночь она заснула, закутавшись в плащ, впервые заснула на палубе корабля — и верите ли, нет, но плакать ей не хотелось…

Слезы появились, когда драккар вышел в море. Вот тогда-то запоздало разревелась Голуба, не стыдясь ни капельки. Сидела у мачты, привязанная за руку, и роняла горькие слезы. Вместо плача вырывался какой-то тихий вой, словно бы плакал не человек, а израненное бедное животное…

— Ты не боишься, Бёльверк-хёвдинг, — спросил тогда Хальвдан у своего вождя, — что она использует свой нож снова — чтоб зарезать себя, как в первый вечер?

Бёльверк подумал и ответил:

— Я вернул ей то, что ей принадлежало. Когда у человека есть возможность убить себя в любой миг, он сотню раз подумает, прежде чем это сделать. Было бы хуже, Хальвдан, если бы я сковал ее и не давал даже шевельнуться… Пожалуй, я отвяжу ее даже.

Старый кормщик улыбнулся. Бывает так, что Асы даруют человеку могучее тело, но в голову вкладывают слишком мало мозгов. Было приятно знать, что твой хёвдинг не таков.

Тут как раз подскочил к Голубе Бьёрн — теперь всякий раз, как сменял его на весле молодой Хёгни, он не ложился на палубу отдыхать по примеру других воинов, а шел к Голубе — крепко засело указание хёвдинга. К тому же виноватым себя чувствовал Бьёрн. И оттого пытался утешить пленницу. Он рассказывал ей про великих Асов, про одноглазого Одина — Всеотца, про Локи Злокозненного, про прекрасную Фрейю… А вот сейчас пришла Бьёрну мысль, как отвлечь девушку от душевной боли. Он сел рядом и решительно сказал, что станет учить ее языку, чтоб она понимала, что говорят вокруг нее люди, чтоб могла услышать от Бьёрна и про поход Тора в Страну Великанов, и про смерть Бальдра, и про то, как Один унес мед поэзии, и чтоб смогла рассказать другим о своих Богах и своих обычаях — сам-то Рагнарссон уже послушал и про Сварога, мир сковавшего, и про грозного Перуна — покровителя воинов, и про Семаргла — огненного пса с соколиными крыльями…

Так вот и уносил страшный корабль с полосатым парусом, уносил Голубу далеко-далеко.

Голуба засмотрелась сначала на жуткую голову дракона, искусно вырезанную из дерева — оскалилась та на штевне, едва только скрылись из виду берега.