— Не знаю, к чему ты это...

— А к тому, что болтаешь ты много лишнего. Давай-ка, брат, кончай философствовать да копаться в душе, ты ведь не какой-то гнилой интеллигентишко. Принимайся-ка, брат, за настоящее дело... — Сыромятников подумал, мягко улыбнулся. — Я ведь тоже из тамошних мест, почитай, земляк твой. Из Барабинска, в паровозном депо до войны слесарем работал. А теперь, как видишь, сменил профессию.

— Какая же это профессия — быть солдатом?

— Нет, брат, шалишь: солдатом-то я так... для отвода глаз. А профессия моя самая сейчас наиглавнейшая, — народ на борьбу снова поднимать, чтобы каленым железом эту самую колчакию отовсюду выжечь. Понял теперь?

— Как не понять...

— Согласен помогать нам?

— Кому это — вам?

— Опять прикидываешься? Ох, уж эта мужицкая натура! На кривой оглобле вас не объедешь... Неужели ты так-таки ни о чем и не догадываешься?

Маркел, конечно, догадывался. Да, были среди солдат большевистские агитаторы.

От Кузьмы Сыромятникова со временем Маркел узнал, что только в их восьмом кадровом полку действовала целая подпольная группа большевиков, которая держала крепкую связь с Омским губкомом, тоже подпольным. Но мало сказать — действовала. Большевики совместными усилиями готовили общегородское восстание. Это в самом-то логове Колчака! Дело сложное, рискованное, зато какая будет оплеуха чуть ли не Наполеоном возомнившему себя адмиралу!

Выступление было намечено в ночь на восьмое декабря. Во всех районах города одновременно выйдут вооруженные рабочие дружины, каждой из которых был заранее определен участок действия. Рабочих поддержат восставшие солдаты...

Маркел с прежней горячностью принялся за дело. По заданию Кузьмы Сыромятникова он вел агитационную работу в своем взводе. Это дело требовало не только ума, осторожности, изворотливости, но и хитрости. Не ровен час, нарвешься на провокатора — живо загремишь на «вечный отдых в Могилевскую губернию», как выразился Кузьма. А попробуй растолковать тому же Макару Русакову, что к чему? Парняга, кажется, до сих пор верит, что царь-батюшка у себя на троне восседает, а его, Макара, на этот счет все обманывают, за нос водят.

— Нравится тебе в солдатах, Макар? — улучив момент, издалека начинает Рухтин.

— Не-ка, — хмурится детина.

— Почему?

— Ботинки жмут... Нашли, да малы. На пятках волдыри, — во какие!..

— Ну, а домой тебе охота? — сдерживая раздражение, продолжает Маркел.

— Домой-то? — чешет в затылке Макар. — Нельзя домой, не пустят.

— А если разогнать тех, кто не пускает? Их же куда меньше, чем нас, солдат.

Макар пятится от агитатора, как от чумного. И сам черт не поймет, дурак ли он круглый, или хитрит, притворяется...

Не легче и с кержаком Спирькой Курдюковым. Этот, правда, на все готов — хоть сейчас способен кинуться в драку, неважно с кем: ему бы только бунтовать, ломать и крушить, бить кого-нибудь, буянить, — за таким нужен глаз да глаз...

В ночь на восьмое никто в роте не спал. С вечера, пока крутилось в казарме начальство, все делали вид, что ничего особенного не происходит, даже проявляли излишнюю рьяность в повиновении. Но заранее были подготовлены ночные караулы, часовые у пакгауза, где хранилось оружие, были поставлены из надежных людей. Несколько офицеров полка действовали заодно с солдатами, они помогли во многом.

Затаившись на нарах, все ждали связного, который должен был подать сигнал к выступлению. Но связной запаздывал. Он явился только за полночь, когда томительное, тревожное ожидание до последнего предела взвинтило солдатам нервы.

Связной, крохотный мужичонка в солдатской, до пят, шинели, перекатившись через порог казармы, зашипел простуженным голосом, еле переводя дух:

— Робятки, отменили выступление-то... Не подготовили рабочих в городе-то...

— Брешешь, нечестивец поганый! — первым кинулся к связному Спирька Курдюков. — Не верьте ему, братья, он этот... как его? Продава... Провокатор!

— Погоди ты, не мельтеши! — сурово осадил горячего парня Кузьма Сыромятников. И обратился к связному: — Рассказывай толком, чего зенки выпучил!

В этот момент на улице, со стороны железнодорожного моста через Омь, защелкали одиночные выстрелы. Ближе к казармам им отозвался длинным татаканьем пулемет. Что-то грохнуло, рвануло так, что зазвенели окна.

— За мной! — крикнул Сыромятников, отшвырнув прочь очумевшего связного. Спирька Курдюков налетел коршуном, саданул мужичонку в пах сапогом, тот скорчился, забился на грязном полу казармы...

Они бежали по темным улицам в сторону городской тюрьмы. Так было заранее обусловлено партийным подпольным комитетом, руководившим восстанием: восьмой кадровый полк должен захватить тюрьму, освободить политических заключенных и вместе с ними примкнуть к остальным повстанцам города, чтобы ударить по главным силам Колчака.

У тюремных стен уже завязался бой: трещали выстрелы, рвались гранаты. В синем полумраке наступающего утра здесь маячили вооруженные люди в штатском. Увидев бегущих солдат, они залегли боевой цепью.

— Стой! Не стреляй! — вырвался вперед Кузьма Сыромятников. — Кто вы такие, откуда?!

— Со станции Куломзино мы, железнодорожники! — отозвались из цепи.

— А мы — восьмого кадрового полка, тюрьму-то вместе нам брать!

Рабочие повскакивали, кинулись навстречу солдатам:

— Нажмем, братцы! Главное — ворота сломать!

Скопом навалились на массивные железные ворота.

Откуда-то появились бревна, вывороченные рельсы. Раскачивая на весу, ими таранили чугунные решетки. Тюремные стражники отхлынули в глубь двора, оттуда беспорядочно отстреливались.

— Э-эх, ухнем!! — весело ревели десятки глоток. — Еще ра-азик! Еще ра-азик!!

Поднятые на руках, огромными челноками качались бревна и рельсы, корежась, скрежетало и лязгало железо. Со стороны могло показаться, что люди горячо увлечены какой-то мирной артельною работой.

Наконец, ворота рухнули. Вооруженная толпа хлынула в тюремный двор. Оставшиеся в живых стражники сдались, стали помогать открывать камеры. Из черных дыр сыпались арестанты в полосатых халатах, будто кто выкидывал оттуда матрацы. Объятия, поцелуи, рыдания, смех...

И в это-то время со стороны задних ворот рявкнул дружный залп. Показалась стройная лавина юнкеров в долгополых серо-зеленых шинелях.

Пестрая толпа освободителей и освобожденных очумело шарахнулась к разломанным воротам, но нарвалась на плотную стену краснопогонников-добровольцев. Завязалась рукопашная схватка. И вдруг добровольцы расступились, в узкий проход хлынули конные гусары в красных бескозырках и с шашками наголо. Стальные молнии засверкали над головами.

— Братцы, нас предали! — истошно завопил кто-то.

— За мной, товарищи! С тыла им заходи! — сквозь винтовочную пальбу и вой послышался голос Кузьмы.

Маркел увидел, как с разрубленным саблею лицом рядом упал его односельчанин Мишка Гуляев. Мимо, сбивая с ног, раскидывая в стороны чужих и своих, с диким ревом промчался к воротам Макар Русаков. Маркел бросился следом за ним, едва выбрался из плотной гущи орущих людей, храпящих коней, свистящих сабель и побежал, что было духу, по кривому темному переулку.

И снова была дорога...

Маркел Рухтин из Омска вышел затемно, а к вечеру был уже далеко в степи, где ничто не напоминало о городе, и только в той стороне розовое предзакатное небо было в грязных потеках от дыма заводских труб.

Стремительно надвигалась долгая зимняя ночь, и вместе с этим, заглушая все горькие думы, росла, набухала в груди тревога: куда приткнуться на ночлег, где обогреться и отдохнуть?

Маркел знал, что почти в каждом селе есть теперь отряды белой милиции или добровольные кулацкие дружины. И уж здесь, вблизи города, наверняка распространился сейчас слух о неудачном восстании и даны указания задерживать не только всех подозрительных, но и каждого незнакомого, чужого человека. А деревня — не город: от стороннего глаза не скроешься. Правда, одет он был по-крестьянски: на омской барахолке успел загнать солдатское обмундирование и купить старый дубленый полушубок, бродни, шаровары. Но под всей этой маскировочной одеждой оставался-то он, Маркел Рухтин, чужой всем в этих краях, бывший солдат восьмого кадрового полка, который восстал против самого верховного правителя и был жестоко подавлен.