— Должно быть, командир ваш? — спросил Архип у конвойного.

— Он самый. Шкарбанов — грузчик балаковский.

Проходя мимо, Шкарбанов остановился, скользнул быстрым взглядом по Архипу, спросил хрипло:

— Откуда такой?

Конвойный объяснил:

— На плотнике я его заарканил. В город намеревался прошмыгнуть. К Чапаеву, говорит, по неотложному делу. Должно быть, брешет. Пощупать надо!

— Какое ж у тебя дело к Григорию Иванычу? — обратился к Архипу Шкарбанов.

Архип назвал себя и пересказал то, что слышал от пастуха Кирьки Майорова.

— Денька бы два назад знать об этом, — досадливо поморщился Шкарбанов и махнул рукой. — А теперь… После драки кулаками не машут! Еще вчера началась эта заваруха. Никак не расхлебаем. Собираю вот грузчиков, рабочих мастерских и металлистов маминского завода в одну дружину. Пойдем Совет защищать. Ты, гляжу, в шинели — из фронтовиков, значит, военному делу обучен. Дуй с нами на площадь. Каждый стрелок у нас на вес золота.

— Конь у меня…

— Коня привяжи вон там… Покончим с мятежниками — вернешься…

Архип отвел лошадь под сарай возле мастерской и вместе с дружинниками вышел со двора. Клубы пара поднимались над рабочим строем, словно табачный дым. Под ногами похрустывал снег, схваченный утренним морозцем, и тихая улица, казалось, на что-то жаловалась скрипуче и нудно.

Чем ближе подходили они к Базарной площади, тем чаще стали попадаться подводы с празднично разодетыми мужиками. Разгоряченные хмельной бражкой, они выкрикивали что-то и разухабисто пели. Над окнами некоторых домов алели флаги, а у самого входа на базар во всю ширь ворот было растянуто полотнище: «Даешь свободу и равенство!» На черном заборе белыми заплатами пестрели листовки. На одной из них в конце листа жирными буквами было выведено: «Долой Советы! Большевистских комиссаров — к стенке!»

— Испакостили, мерзавцы, честную улицу. — Шкарбанов резко рванул листок с забора. — Это еще поглядим, кто кого — к стенке…

Базарная площадь шумела. Кричали торговки, бранились пьяные, ржали лошади, визжали поросята. В лоскутных рядах, где на обозрение публики торговцы разложили по прилавкам шелк и ситец, возле булочной, вкусно пахнувшей поджаристыми бубликами, толкались покупатели и досужие зеваки. Калачники с ухмылочкой посматривали на мужиков и баб, совавших им в руки зеленоватые бумажки-керенки достоинством в двадцать и сорок рублей.

— На кой шут сдалась мне твоя бумаженция, — отмахивался булочник. — Грош ей цена, хоть размером и с газету. Пойдешь на двор по нужде — захвати с собой. Там, може, она и сгодится.

— Да где же я других-то денег найду, коли нету их, — разводил руками покупатель.

— На прошлой неделе за керенку давали бублик. А теперь — дырку от бублика.

— Чем же тебе платить-то?

— Кто чем может. Одному даю крендель, а он мне за это — ниток на бредень, другому — калач, а мне взамен — самогонный первач, третьему — хлеба кусок, а он в благодарность — барахла мешок… Коли нет ничего — не сторгуемся, проваливай дальше, в конец обжорного ряда. Там за керенский аршинный лист, глядишь, и выторгуешь щепотку семечек тыквенных. Да и то вряд ли.

Шкарбанов остановился напротив булочника, спросил:

— Значит, керенки ноне не в чести? А ну-ка, дай глянуть на твой дорогой товарец! — Он оттолкнул булочника, сунулся под прилавок. — Э-э, да у тебя вон какие бублики — с изюминкой свинцовой…

Из-под груды баранок и сдобнушек он извлек пять винтовок, запорошенных сахарной пыльцой.

— Странная купля-продажа получается, — щелкнул он затвором одной из винтовок. — Для видимости торг ведешь, а оружие, гад, на взводе держишь!..

Знакомый Архипу дружинник — тот, что задержал его у плотины, — привел из лоскутного ряда бородатого мужика, доложил Шкарбанову:

— Я, Семен Дементьич, контру эту по брюху определил. Стоит, метром по ситцу шаркает, а наклониться не может — брюхо, как у барана, выпирает во все стороны. «Дай, думаю, пощупаю!» Хвать его за полушубок. Пощупал, а там — гранаты. Целая связка. Заарканил его и к вам.

— Гранаты-то где?

— Отдал нашим ребятам. Думаю, понадобятся.

— А мне и одной не оставил?.. Ну, да, надо полагать, оружия этого тут как лягушек на болоте. Будем всех торгашей обыскивать. — И, повернувшись к Архипу, Шкарбанов добавил: — Теперь, надеюсь, понятно, почему купцы, как клушки на яйцах, на товаре сидят и торгуются сверх меры, бешеные цены заламывают? Не желают, гады, со своим добром расставаться, на дыбки встают, когда кто-то к ним под прилавок заглядывает, к мешкам да корзинам притрагивается. Там товарец другого фасона припрятан. Сигнала ждут, чтоб против революции оружие употребить… Вот что, Архип, мы тут калачные ряды обойдем, а ты дуй в тот конец базара, к возам, пошуруй там!

На задворье магазинов табором расположился целый обоз. На санях тюки сена, мешки с пшеницей, фляги в плетенках, кадушки со всякой соленостью. Разноголосый гул висел в воздухе, пропитанном острыми запахами укропа, невыделанной кожи и самогона. Какой-то высокий с хищным, точно клюв, носом человек в шинели расторопно перебегал от одного воза к другому. Перекинется с приезжим торговцем двумя-тремя фразами и дальше спешит. Здесь каждый, видимо, ему знаком. Вот он приблизился к повозке, где на мешке чинно восседал, показывая Архипу массивную спину, мужик в богатой шубе. Горбоносый по-братски обнял его, заулыбался радушно, о чем-то часто-часто заговорил. Архип расслышал несколько фраз:

— К Троицкому собору… И остальных захвати… Разбросаешь там… — И, сунув что-то под мешок, юркий человек скрылся в базарной толкучке.

Архип подошел ближе к повозке, тронул мужика за плечо. Тот обернулся, и Архип увидел бородатое лицо Акима Вечерина.

— Ба, никак, товарищ Поляков?! Вот так встреча! — с притворной радостью воскликнул Вечерин. — Не ожидал Выходит, тоже в торговлю ударился?

— Где уж нам! — усмехнулся Архип. — Базарный ряд ныне не для худого кармана. А ты, Аким Андрияныч, гляжу, изменил своей привычке. Из переднего прилавка на задворки перебрался. Что так?

— Здесь поспокойнее, да и к знакомым торговцам поближе. А спрос на товар везде одинаков.

— С кем это ты только что обнимался?

— Знать надобно родственников-то. Племянник тестя твоего, Мишка Емельянов. Уяснил?

— Михаил? Как же, слышал про такого! Он, говорили мне, в Питере на сверхсрочной службе.

— Когда-то служил, а теперь вот здесь.

— И в село не заехал…

— А чего он у нас забыл? В городе простору больше.

— Что и говорить, бывшему штабс-капитану на базаре сегодня есть чем полакомиться… А ну, покажь, что за гостинец под мешок запрятал!

— Тебя сие не касается. — Вечерин выпрыгнул из саней, встал напротив Архипа. — К чужому добру не смей притрагиваться! Уяснил?

— Вона как! — Архип шагнул вперед. — Видно, твое добро не для доброго дела…

— Караул! Грабят! — завопил вдруг Вечерин. — Братцы, на помощь!

С ближайших повозок на выручку Вечерину спешили торгаши. Кто-то толкнул Архипа кнутовищем в спину.

— Так его! Бить таких мало, — орал на весь базар Вечерин. — К муке моей, голяк, потянулся. Задарма хотел… Вяжите его, мужики! Он большевиками сюда подослан… Шныряет по базару, про все вынюхивает… Не иначе, комиссары хотят весь наш товар себе захапать, против торговых людей у них, дармоедов, давний зуд… Бейте гада! Всем большевикам конец ноне. На Троицкой площади новую власть провозглашают. И бояться нам нечего.

Вечерин уже кулачище вскинул, готовясь нанести удар, когда с крайней подводы донесся испуганный вопль:

— Облава! Спасайсь!

Торгаши отпрянули от Архипа, бросились к своим повозкам.

И Вечерин, презрительно сплюнув себе под ноги, забрался на мешок, задергал вожжами:

— Но-о, но-о, Сивуха! Подальше от греха…

И остальные повозки зашевелились. Защелкали кнуты, захрапели лошади. Все вокруг стронулось с места, огласилось встревоженными криками.

— Стоять, сволочь! Куда прешь!

Шкарбанов, выбежав с дружинниками из-за угла магазина, бросился наперерез вечеринской лошади. Взмахнул наганом перед самой ее мордой, выстрелил в. воздух. Повозки остановились.