Впервые в. жизни стреляла, — призналась Дуня. — В следующий раз, надеюсь, рука не дрогнет… Ну, что ж, Майоров, пойдем. Будем перед комиссаром отчитываться. Нечем нам похвастаться. Такую дичь упустили!

И они повернули обратно.

Ни Дуня, ни Кирька Майоров и не предполагали, что из тальниковых кустов на другом берегу со страхом наблюдали за ними два настороженных глаза. Штабс-капитан Емельянов был ранен в ногу и, как ни старался, не мог перебраться в лесную чащобу, подальше от опасности Больше всего он боялся, как бы комбедовцы не приплыли на этот берег и не стали разыскивать его. Он успокоился лишь после того, как они ушли с крутояра.

Во время погони Емельянов не увидел комиссара Калягина и решил, что тот либо убит, либо ранен. Значит, не напрасно была израсходована последняя обойма с патронами. Главное задание, которое он получил от вожака контрреволюционной группы, Ефима Васильевича Кадилина, выполнено. Дело осталось за малым — захватить винтовки, которые спрятаны где-то в комиссаровском доме, и договориться с Акимом Андрияновичем Вечериным насчет предстоящих действий. Послезавтра в село прибудет сам Кадилин с отрядом, и местные кулаки должны подготовиться к встрече. Вечерин, дом которого стоит у реки, наверняка слышал перестрелку и, поди, догадается, что комбедовцы не на куропаток охотились. Возможно, у Акима Андрияновича, хватит сообразительности перебраться на этот берег и поискать здесь, в кустарнике. И Емельянов стал ждать.

Вечером с реки повеяло прохладой, тучей налетели комары. Штабс-капитану в непросохшей одежде зябко было сидеть на берегу. Он ежился, размахивал руками, отпугивая мошкару, с опаской вслушивался в лягушачье кваканье в кустах, мычанье коров и женскую перебранку на другом берегу и сожалел, что нельзя развести костер, погреться, как бывало в детстве, у его пламени.

Среди ночи, когда уже угасла последняя надежда кого-то дождаться, Емельянов вдруг услышал легкий всплеск на воде. По реке, со стороны Дубовских садов, медленно плыла лодка. Еще издали он различил грузную фигуру Акима Андрияновича — словно изваяние, она горделиво возвышалась в конце лодки, и долговязого Гришку Заякина, сидевшего за веслами. «Догадливые мужики, знают, где искать, — обрадованно подумал штабс-капитан. — С такими можно дела вершить». И он негромко свистнул.

Друзья перенесли раненого Емельянова в лодку и поплыли вдоль кустов в конец села. Там их уже поджидали. Гостя положили в повозку, укрыли сеном, лошадь тронулась, и он, никем не замеченный, очутился в горнице у гостеприимного Акима Андрияновича.

До первых петушиных криков сидели они за столом, пили «Смирновскую» и что-то горячо обсуждали. Потом хозяин помог Емельянову добраться до кровати и, пожелав гостю спокойной ночи, произнес уверенным, протрезвевшим голосом:

— К приезду господина Кадилина в селе будет законная власть. Так и передайте ему, ваше благородие. На прошлой неделе Ефим Поляков хорошего красного петуха в бедняцкий амбар подкинул. А теперь мы еще и не такого жара Дуньке поддадим. Можно считать, песенка ее спета — последний денек ходит в председателях…

Утром, когда комиссар Калягин покинул Большой Красный Яр, на церковной звоннице забили два колокола, большой и средний. Колокола били невпопад, несогласованно и с такой разухабистой силой, что жители были в полнейшем недоумении: что бы это значило? Если пожар, то почему же так невозмутим сторож, сидящий под грибком на пожарной каланче? Если церковное богослужение, то совсем неуместны эти ералашные, лишенные малейшей мелодичности, необходимой в подобных случаях, колокольные звоны? Странно, не по правилам звонил колокол.

Лишь немногие знали, что странность эта объяснялась неопытностью новоявленных звонарей — братьев Бутаковых, Ивана и Лаврентия. Они поднялись на колокольню и взялись за непривычное для них дело, так как церковный звонарь дед Захар наотрез отказался бить в набат, когда узнал, зачем надо созывать народ. Он не только не захотел звонить, но и не отдал ключи от церкви. И тогда Гришка Заякин исколотил бедного старика до полусмерти, обшарил все его карманы. Связку ключей он обнаружил под полой Захаровой куртки — они были прочно привязаны суровой крученой ниткой к поясу. Гришка вручил ключи бесшабашным братьям, и те, проникнув в звонницу, состязались между собой — кто громче ударит билом по колоколу.

Народ собирался на большой площади перед школой. Первыми пришли кулаки — всех их еще засветло оповестил Гришка Заякин. Сбившись кучкой возле школьного крыльца, они степенно гладили бороды и о чем-то договаривались с Акимом Вечериным. Он стоял перед ними сосредоточенно-важный и, давая наставления, повелительно вскидывал указательный палец. Его широкий лоб покрывался испариной, и он несколько раз вынимал из кармана носовой платок, вытирал лицо. Потом поднялся на крыльцо, зорко обвел взглядом собравшихся и поманил к себе Заякина:

— Дуньки что-то не вижу. Видно, особого приглашения дожидается. Сбегай, Григорий Никитич, за ней. А я тем временем начну…

Заякин понимающе кивнул головой и скрылся за углом школы.

— Мужики, вы все, конечно, знаете меня, — с достоинством произнес Вечерин, чеканя каждый слог. — Я есть покорнейший ваш слуга. Сами посудите, кто вас кормит? Аким Андрияныч! — Он ткнул себя пальцем в грудь. — Кто вас обувает, одевает с головы до ног? Опять же Аким Андрияныч, мимо лавки которого ни один из вас не проходит ни в будни, ни в праздники. А кто в трудную минуту крестьянской жизни вам в помощь раскошеливается, деньгами выручает? Если бы не Аким Андрияныч, не другие известные всем вам состоятельные хозяева, бедноте давно бы каюк. Уяснили? На нас одних, на наших состояниях лишь и держитесь…

Кулаки придвинулись ближе к крыльцу, замахали кепками да картузами, громко высказывая одобрение оратору. Чувствуя их поддержку, Вечерин возвысил голос, и в словах его послышалась твердая, угрожающая нотка:

— В тридцати верстах от нас храброе воинство под водительством господина Кадилина Ефима Василича, нашего большого друга и благодетеля, напрочь свернуло башку Советам, восстановило законную власть. Большевистские собаки получили по заслугам, и их нахального лая там больше не слышно. Собакам собачья смерть! И нашим местным смутьянам — Дуньке Калягиной и ее комитетским псам — пора прижать хвосты. Господин Кадилин с войском прибывает к нам в село, чтобы по-дружески, по-братски содействовать освобождению от гнета большевизма. И мы не должны ждать освободителей сложа руки. Докажем же господину Кадилину свою высочайшую преданность и любовь решительными действиями. Советская власть в селе Большой Красный Яр объявляется свергнутой!

Кулаки дружно загорланили «ура». Вечерин горделиво расправил усы, сказал, не дожидаясь, когда затихнет гул в толпе:

— Всю полноту власти доверяем отныне почтеннейшему Заякину Григорию Никитичу, который, надеюсь, как и прежде, будет верой и правдой служить нашему общему благоденствию… Проходи сюда, Григорий Никитич! Народ желает чествовать нового правителя!

Гришка Заякин возвратился не один. Впереди, накинув на плечи сатиновую косынку, шагала Дуня Калягина. Она еще там, в комбеде, куда прибежал за ней Гришка, смекнула, что за митинг затевают кулаки. Но, подумав, решила все же принять вызов, не испугалась, пошла на площадь.

— К крыльцу ступай, — подтолкнул ее новоявленный правитель. — Будешь отчет держать перед сходкой.

— Укороти руки! — гневно взглянула на него Дуня. — Без тебя найду дорогу.

А к Заякину со всех сторон тянулись с поздравлениями дружки:

— Браво, Григорий Никитич!

— На аркане у нас большевичка Дунька…

— Новая власть старую погоняет…

Дуня вышла вперед, встала перед крыльцом напротив Акима Вечерина. Вокруг злобно шипели вечеринские дружки. Многозначительно пощипывал свою окладистую бороду Ефим Поляков. Староста молельни Степан Агеев, скрестив руки, выжидающе смотрел на Дуню миротворческими глазками. Тяжело переваливался с ноги на ногу Моисей Филиппов, а рядом — его компаньон по торговым делам Никифор Зезенков с Федотом Обрубовым, Фокеем Фроловым и братьями Бутаковыми. Кулацкие угодники и подхалимы в первые ряды втиснулись, грязными словами поливали председателя комбеда.