«В 10 часов утра генерал Кронье сдался англичанам. Горько было моё разочарование. Чувства, испытанные мною, не поддаются никакому описанию…

Итак, моя последняя попытка спасти дело оказалась напрасной. Упрямый генерал не желал послушаться доброго совета. Я должен сказать, что я знал генерала Кронье за неустрашимого, храброго героя, каким он всегда был, но требовать от него, чтобы он бросил на произвол неприятеля свой огромный лагерь — было нельзя. Такое требование было ему не под силу. Это единственное, чему я могу приписать его упрямство.

Он думал о том, что он, как храбрый воин, должен или стоять, или пасть вместе с лагерем; но он не думал о том, какие ужасные последствия будет иметь его погибель. Он не думал о том, что падение его может оказаться решительным, непоправимым ударом для всего его народа и что последствием его личных соображений явится страшная паника, распространившаяся мгновенно по всем лагерям, не только на месте события, но и в Колесберге, Стормберге и Ледисмите. Он не думал о том, что произойдёт в умах бюргеров при ужасной вести о его гибели: если генерал Кронье, человек всеми прославленный за храбрость, взят в плен, то чего же может ожидать простой бюргер?

Возможно, конечно, что здесь таится Промысел Бога, управляющего судьбами народов и пославшего нам чашу, которую мы должны были испить до дна. Тем не менее поведение генерала Кронье не может быть не осуждаемо; в особенности достойно порицания то, что после моего посланного, принёсшего ему моё предложение напасть, для спасения всего дела, на неприятеля ночью и прорваться сквозь него с нашей помощью, — он этого не сделал…

Никакое перо не в состоянии описать того, что испытывал я, узнав о сдаче и пленении П. Кронье, и какое ужасное впечатление произвела эта сдача на бюргеров! На всех лицах выражалась мертвенная придавленность, полная потеря мужества.

Я не преувеличиваю, если скажу, что эта угнетённость духа не переставала отражаться на всём ходе дела до самого конца войны» [38].

«Действия Кронье за тот же период (15—27 февраля) преступно неправильны. Главной, непростительной ошибкой была его остановка в Паардеберге. Мне кажется несомненным, что он мог отступить далее, едва ли одна кавалерийская бригада, появившаяся у него с фланга (почти в тылу), была бы в силах (особенно принимая во внимание жалкое её состояние, но Кронье, конечно, не мог этого знать) преградить ему дальнейший путь:

Наконец, в крайнем случае, он мог пожертвовать обозом и некоторыми наиболее тяжёлыми орудиями. При этом последнем условии он мог отступить совершенно свободно, и это должно было быть ему известно.

Остановка его имела бы оправдание лишь в одном случае — если бы он решил пожертвовать своим отрядом с целью во что бы то ни стало задержать англичан и тем самым дать время бурам сосредоточиться для защиты Блумфонтейна. Однако защищать этот город, как известно, не имелось вовсе в виду. Значит, остановка была крупной ошибкой.

Решившись на остановку, он избрал для этого очень неудачное место: его лагерь был расположен в низине и окружён со всех сторон на расстоянии хорошего орудийного выстрела командовавшими высотами.

Пассивную оборону лагеря, как и всегда, когда дело идёт об обороне из-за закрытий, буры вели успешно. Но нельзя не отнестись с полным осуждением к тому, что они не сделали ни одной вылазки (при растянутости линии обложения и плохой передовой службе войск они легко могли бы нанести несколько частных поражений), ни разу не попытались пробиться…

Если бы, решившись сдаться, они в последний день выпустили бы все оставшиеся у них патроны и снаряды, они всё-таки бы нанесли некоторый вред противнику и избавили бы себя от упрёка, что сдались с оружием в руках, способным к действию» [39].

«Причины окружения 4,5-тысячного отряда генерала Кронье заключаются не столько в удачных действиях английских военачальников, сколько в отрицательных сторонах всей военной организации и твёрдо укоренившихся приёмах в войсках обеих республик. Сюда относится, прежде всего, отсутствие разведывательной службы.

Этим объясняется, что о движении обходной колонны генерала Френча генерал Кронье узнал, лишь когда она была у него в тылу. Известию об этом обходе генерал Кронье долго не хотел верить, исходя из предвзятой мысли, что английские войска никогда не решатся отойти на большое расстояние от железной дороги.

Когда произошло первоначальное окружение отряда генерала Кронье, то его прорыв, по-видимому, не представлял больших трудностей, но этому помешали следующие обстоятельства: большая часть людей в отряде была спешена, ибо их лошади, по недостатку подножного корма, паслись верстах в 20 от лагерей и они, таким образом, были отрезаны обходной колонной генерала Френча; в таком же положении оказался рогатый скот, при помощи которого перевозились фуры с имуществом.

Но главная причина заключается вообще в малой способности трансваальских войск к ведению наступательных действий, в особенности на местности равнинной, где их лошади являются скорее обузой, нежели помощью. Надо заметить, что лошадь для трансваальца служит исключительно средством для передвижения, действия же в конном строю они не признают; спешиваясь, они ищут не только закрытия для себя, но и для лошадей, чего очевидно на равнине найти нельзя, а коноводов у них нет. С другой же стороны, потеряв свою лошадь, трансваалец как бы считает и себя выбывшим из строя…

Войска генерала Девета, посланные для освобождения генерала Кронье, точно так же серьёзных активных действий не предпринимали, главным образом, по недостаточности сил. Первоначально у него было около двух тысяч и лишь незадолго до сдачи отряда генерала Кронье — четыре тысячи» [40].

«Сначала я хотел перейти в Блумфонтейн тотчас же после капитуляции Кронье, но кавалерийские и артиллерийские лошади были до такой степени изнурены, вследствие форсированного марша на Кимберли и уменьшенной дачи, что необходимо было дать им неделю отдыха.

За это время я узнал, что неприятель собирается в значительных силах к востоку от Осфонтейна и окапывается на целом ряде копьё, которые тянутся с севера на юг, приблизительно в восьми милях от нашего лагеря. С одной стороны противник распространялся до Лью-Копьё, на две мили к северу от реки Моддер, с другой — до Севен-Копьё, на восемь миль к югу. Таким образом, их позиция занимала десять с половиною миль по фронту.

Мне дали знать, что буры строят батареи на вершине одного копьё, под названием Столовой горы, возвышающемся посередине их позиции, и поставили артиллерию на крайних концах её, на Лью-Копьё и Севен-Копьё».