- Я слышал, тебя крепильщики не больно жалуют, - вдруг с легким осуждением вымолвил начальник шахты. - Одной демократией ты только разбалуешь мужиков. Они руку должны чувствовать!
Должно быть, он ощутил общую симпатию к Табунщикову, и ему не хотелось, чтобы здесь подумали, будто Дергаусов слабеет и становится мягче. В последний миг сразу же за похвалой он пожелал показать, что ему в Табунщикове не нравится... Правда, секретов своих Дергаусов этим не открывал.
- Учту замечание, - ответил Табунщиков спокойно, хотя и был удивлен осведомленностью "волкодава". Злости на Галкина он не испытывал.
...Через неделю ушел в отпуск Торопец, один за другим отпрашивались на отдых крепильщики, и всех нельзя было удерживать. Лето уже было в полной силе. Акации на шахтном дворе посерели от пыли, привяли. Табунщиков глядел на деревья утром, когда шел на шахту, и вечером, когда возвращался домой, и замечал, как подгорают за день листья.
Галкин в эту пору присмирел, видно, и его утомила жара. Он вспомнил о своем отгуле, сказал Табунщикову, но тот отмахнулся:
- Сейчас некогда. Торопец дал, пусть он и отпускает.
- Я не у вас и не у Торопца работаю, - сказал Галкин дерзко.
- А у кого?
- У государства!
Табунщиков засмеялся. Этот маленький жилистый Галкин становился надоедливым.
- Не люблю демагогов, - сказал он строго и брезгливо. - Им даже объяснить по-человечески невозможно... Заладили: государство, демократия! Каждый гнет свое, как медведь дуги, лишь бы свой приоритет установить. Ты не перебивай! Приоритет - это себе урвать. Ты слушай!
Попробовав было возразить и остановленный на полуслове, Галкин с каждым словом Табунщикова глядел все веселее, больше не перебивал, и в его лице была заметна живая игра мускулов.
Крепильщики, которые были в нарядной, смотрели на Галкина с досадой, словно хотели сказать: "Сам нарвался, парень".
- Ну ничего, - ощущая их поддержку, добродушно вымолвил Табунщиков. - С кем не бывает... Ничего, Галкин.
- Так я, значит, завтра отгуляю? - спросил Галкин. - Вот Юрасов, он подтвердит.
- Завтра выйдешь в первую! - рассердившись, сказал Табунщиков. Никакой Юрасов мне не нужен. И без фокусов!
- Да вот Юрасов, - повторил Галкин. - Володя, ну скажи...
Бригадир пожал плечами и произнес с заискивающей и одновременно пренебрежительной интонацией, как обычно бывает, когда разговаривают со вздорным человеком, от которого не знаешь, чего можно ждать:
- Ну чего сказать, Иваныч? Что у тебя есть отгул? Так это же Юрий Васильевич знает. Вот людей сейчас не хватает, не надо права качать...
- Тю, балаболка! - сказал Галкин. - Тебе только речи и произносить...
- Повторять не буду. Не выйдешь - пеняй на себя. - И Табунщиков закончил наряд.
Крепильщики шли к людскому стволу по асфальтовой дорожке, оглядываясь по сторонам, словно запоминали окружающее. От газона веяло запахом теплой мокрой травы. Впереди на дорожке скакал воробей, поглядывал на шахтеров быстрым оценивающим взглядом. Они курили, каждый шел сам по себе. Галкин говорил:
- Теперь у вас глаза раскроются! Я своего добьюсь, пусть накажет!
- Раз не дает - значит, нельзя, - возразил Юрасов. - Потом сам жалеть будешь, что довел человека...
- Слышали, как он кричал? Юрасов побоялся сказать, и вы молчали. Галкин улыбался. Улыбка была торжественная, суровая и какая-то сумасшедшая. - Но так даже лучше...
За прогул его перевели на лесной склад; он терял половину заработка и подвергался унижению, потому что для порядочного человека работать рядом со штрафниками, которых сюда посылали за разные провинности, было нехорошо. Здесь пахло сосновым клеем, ветер надувал рубаху, солнце припекало руки и лицо; под открытым небом было вольнее, чем внизу. После перерыва штрафники ради развлечения ловили в железную сетку крысу, обливали керосином и поджигали. Она мучительно и мерзко кричала. Галкин терпел три дня, грузил в вагонетки бревна и распилы. Он просил своих случайных напарников не мучить тварей. Над ним смеялись. Тогда он взял багор и крикнул штрафникам, что будет их бить. Они снова начали смеяться:
- Из-за крысы будешь бить людей?
- Какие вы люди! - сказал Галкин.
Он не захотел больше оставаться в лесном складе, пришел к Табунщикову и объяснил, почему вернулся.
- Эх, чудак человек, - покачал головой Табунщиков. - Я создаю нормальный участок, поднимаю дисциплину, а что ты? Палки в колеса?
- Какие палки? - спросил Галкин. - Участок хороший. Просто новая метла по-новому метет. Зачем вам говорить, что до вас все тут было хорошо? Лучше сказать: было так себе. А "волкодав" сравнит.
- Ну-ну, - неопределенно произнес Табунщиков. - Любишь тень на плетень наводить.
В нарядную заглядывали крепильщики, смена уже закончилась. Одни прощались: "До свидания, Васильич!" А другие, увидев Галкина, заходили и усаживались на стулья вдоль стены.
- Хлопцы, - сказал Табунщиков. - Галкин сомневается, что мы сейчас хорошо работаем. - Он снова почувствовал неловкость. И вспомнил, что Дергаусов любит разговаривать в такой же манере.
- А знаете, товарищи, за что Юрий Васильевич меня наказал? - высоким дребезжащим голосом крикнул Галкин. - За то, что я его понял! Мало не согласиться с Дергаусовым, надо и свое предложить. А своего у него и отродясь не бывало. Какой он есть большой представительный мужчина перед вами, такой он целиком. Больше ничего в нем нету.
- Осудил начальника? - спросил у него Табунщиков. - Ладно, я тебя прощу, Галкин. Не знаю, что ты доказать хочешь...
- Да он всегда недовольный, - сказал Юрасов. - Зудит у него... Правда, отгул у него законный.
- Слыхали?! - воскликнул Галкин. - Зажимают человека за правду, теперь видите? Законный же отгул!
- Кто тебя зажимает? - Табунщиков говорил добродушно, больше не сбивался на казенный тон. - Первый день работаешь? Не знаешь, как отгул берут? Самовольничать не надо. Здесь шахта, а не колхоз. Производство повышенной опасности, черт тебя дери. Здесь крепильщик - это как Антей, который на себе это самое держит... свод!
- Общие слова, - сказал Галкин.
Крепильщики переглянулись. Табунщиков наклонил голову, потому что, наверное, хотел скрыть, как наливается краснотой его лицо. Но как это можно было скрыть? Он скрыл только выражение глаз.
- Будешь на лесном, - произнес Табунщиков.
- Хватит угрозами да угрозами, - ответил Галкин. - По-человечески хочу говорить.
- Ну что ты снова в бутылку лезешь? - с сожалением спросил Юрасов.
- Потому что не боюсь! - Галкин улыбался как сумасшедший.
- Ступай! - махнул рукой Табунщиков.
Галкин оглянулся, но встретил одни осуждающие взгляды. Он повернулся к начальнику участка. Тот постукивал по столу толстой могучей рукой, его глаза как будто подернулись тусклой пленкой.
- Товарищи! - сказал Галкин. - Ты, Коля! Ты, Жора! Ты, Петро!.. И ты, Юрасов! Скажите хоть слово! Что же вы молчите?
Шахтеры безмолвствовали.
- Как? - спросил Галкин, не веря. - За что же я боролся?
- Боролся? - переспросил Табунщиков. - Ты боролся? - И он неожиданно засмеялся своим славным веселым смехом.
Казалось, его смех что-то промывает в нем же самом; глаза Табунщикова заблестели, точно он выходил из тени на свет. Крепильщики подхватили его смех. Он выбрался из-за стола, подошел к Галкину и тронул его за опущенное плечо.
- Что, братец, невесело, когда все над тобой смеются? А ты хотел надо мной покуражиться. Или выставить меня этаким сатрапом... На лесной склад больше не ходи, я попрошу Дергаусова отменить приказ. Ты же не пьяница, не прогульщик, а борец? - Табунщиков повернулся к рабочим. - Нечего нам людьми разбрасываться, верно?
- Верно! - ответили ему. И лишь один Галкин криво улыбнулся.
На следующий день Табунщиков пошел к Дергаусову просить отмены наказания.
- Когда-нибудь сам станешь начальником шахты, - сказал ему Дергаусов. Ты молодой и здоровый. Такие выдерживают ношу. - Он своей костистой белой рукой показал себе на сердце. - Твою записку я подпишу. Ладно. Прямо только вороны летают. Но я бы не отступил... Ежели ты идешь на попятный, то либо ты вначале был дурак, когда послал рабочего на лесной склад, либо сейчас дурак, когда прощаешь прогульщика и пустобреха. Что тебе по душе?