А Поливанова он помнил, помнил очень хорошо.

Там, в Афганистане, полковник был всего лишь старшим лейтенантом. Они встречались дважды, и, слава Богу, Поливанов не знал, кто такой Глеб Сиверов и что ему известно.

Два дня поисков не прошли для Сиверова даром.

К концу второго дня он уже абсолютно точно выяснил, какая женщина приходила вместе с Екатериной Сизовой в мастерскую Малышева Игоря Антоновича. Глеб узнал об этой женщине достаточно много.

А в это время сотрудники регионального управления по борьбе с организованной преступностью тоже пытались найти Тамару Колотову, двадцатисемилетнюю натурщицу.

Но их попытки не были такими успешными, как поиски Глеба. Он знал биографию этой женщины, знал, что она мать-одиночка и живет на окраине Москвы, в Бирюлево. А родом она из Саратовской деревни со поэтичным названием Васильковая Роща, Фотографии Тамары Колотовой у Глеба не было, но через одного своего знакомого художника он раздобыл два рисунка. Правда, пришлось распить бутылку коньяка, и в подарок от хозяина пыльной и захламленной мастерской он получил эти два наброска. Глеб сам их выбрал. Он долго рассказывал хозяину мастерской, бородатому и грубоватому мужику, о том, как давно ищет Тамару Колотову, что когда-то, два или три года назад, у него с ней был роман, очень страстный, хотя и не очень продолжительный. И будто с тех пор он словно помешался: ни о ком не может думать, никого не хочет видеть. Якобы он смертельно влюблен в Тамару Колотову – в Томочку, как выражался Глеб.

Бородатый художник-монументалист посочувствовал, как мог:

– Ну и влип ты, мужик! Как муха в дерьмо, – и грязно выругался. – Вот я с бабами вообще не вожусь, я ими только пользуюсь.

Он налил себе полстакана коньяка и посмотрел на Глеба, словно просил у него разрешения. Глеб поднял свой стакан, мужчины чокнулись.

– Ну что ж, думаю, ты ее найдешь. Правда, в Москве много натурщиц, и Тамара не лучшая из них. Но если она тебе так нравится, если ты по ней так сохнешь, то в добрый путь, приятель, А когда бородатый художник узнал, что от наркотиков погиб Игорь Малышев и вместе с ним Андрей Бычков-Бочкарев, его руки задрожали.

– Да, знаю я их, конечно же, знаю. Сколько выпито вместе, сколько разговоров переговорено… Игорю давным-давно свалить надо было из этой сраной страны, свалить за кордон. Тем более, картины у него хорошо покупались.

– Говоришь, хорошо покупались? Я что-то этого не замечал.

– Как же ты это мог заметить, – махнул жилистой рукой художник-монументалист, – ведь он ими торговал через одного мецената, мать его… Так тот меценат дурил Игоря, как хотел. Сам брал его картины буквально за бесценок, а продавал совсем за другие деньги.

– Что за меценат? Никогда о нем не слышал… Хотя у Игоря от меня никаких секретов не было. Да и у меня от него.

– Наверное, он стыдился, что за копейки, за гроши отдавал свои картины.

– Так что за меценат?

– Есть один, живет на Крымской набережной. Фамилия у него гнусная такая – Прищепов, а зовут Альберт. Так вот этот Прищепов не только у Игорька скупал картины. Он и ко мне подкатывал не один раз. Коньяк привозил, шампанским поил… Но я сказал ему: вали отсюда, мудак. Я работы такому дерьму, как ты, не продаю.

– И что, не продал? – поинтересовался Глеб.

– Конечно нет! Я лучше вот так, тебе подарю. Ты мне хоть в душу не лезешь и морали не читаешь. А Прищепов вечно распустит перья и начинает кричать: «Я тебя в свет выведу! Я тебя за рубеж увезу! Вернисаж устрою, в галерее повешу!» – Да что б он сам повесился! – сглотнув коньяк, художник закашлялся. – А ты бери, бери эти рисунки. Они хорошие, хоть на вид и неказистые.

– Да я разбираюсь, – улыбнулся Глеб.

– Разбираешься? – изумился художник.

– Ну да, в общем-то разбираюсь.

– Это в стиле Модильяни, верно?

– Ты смотри, какой умный! Тогда тем более мне радостно: в хорошие руки отдаю. Надеюсь, не повесишь на дверь в туалете.

– Да нет, повешу в рамке на стену.

– Вот это правильно. В дубовой рамке и под стекло.

– Да, я так и поступлю. Послушай, а куда она ходит? – поинтересовался Глеб.

– Кто куда ходит? – не понял бородатый художник.

– Тамара. Где ее найти можно?

– Да где хочешь. По мастерским пройдись, может, у кого сидит, водку пьет.

– Что, она начала пить?

– Господи, ну и странный же ты мужик! Чтобы натурщица да не пила – такого не бывает.

– Я знаю. Но она мне обещала, что завяжет и пить больше не будет.

– Мало ли что она могла пообещать на тебе или под тобой! – художник громко рассмеялся, показывая крепкие желтые зубы.

– Спасибо тебе, Александр, за рисунки, спасибо за разговор душевный.

– Заходи, если что.

В тот же вечер Глеб на всякий случай нашел через справочное бюро адрес Альберта Николаевича Прищепова. Это не составило для него большого труда.

А вот Тамару найти через справочное он не смог.

«Наверное, снимает квартиру, а может, живет у кого-нибудь в мастерской?.. Но у нее есть ребенок…»

Глеб это знал точно. Знал, что у Тамары Колотовой семилетняя дочь и зовут ее – вот такое странное совпадение – Анюта. Такое совпадение показалось Глебу Сиверову доброй приметой, и он надеялся, что не сегодня так завтра обязательно найдет Тамару, ведь больше зацепиться не за что. Это единственный реальный шанс, единственная ниточка, которая может привести к поставщику наркотиков. Но кто был этим поставщиком и где его можно встретить, Глеб абсолютно не представлял. Пока не представлял. Но он был твердо уверен, что если уж ему повезло раздобыть портрет Тамары Колотовой, то в самое ближайшее время найдет и ее и потом сможет раскручивать клубок дальше.

Ночевал эти дни Глеб в своей мастерской. Время от времени он звонил Ирине Быстрицкой, разговаривал с семилетней Аней, и эти разговоры придавали силы, которые были необходимы для бесконечных шатаний из одной мастерской в другую.

Кто-то видел Тамару неделю назад, кто-то два дня, кто-то столкнулся с ней на улице, но никто не знал, где се можно отыскать сейчас, завтра или послезавтра. Глеб видел уже много портретов Тамары, видел даже абстрактные скульптуры, которые были слеплены с нее. Он уже представлял эту женщину почти до мельчайших подробностей, а может быть, ему только казалось, что он представляет ее абсолютно точно. Ведь ни один художник не рисует модель объективно, каждый привносит что-то свое, каждый видит один и тот же предмет, одного и того же человека по-своему. И если взять двадцать художников и заставить их нарисовать одно и то же яблоко или одно и то же дерево в поле, то, естественно, все они нарисуют разные яблоки и разные деревья. И ни одна картина не будет похожа на другую. Глеб это прекрасно понимал.

Наконец, ему повезло. Молоденький график, занимающий мастерскую на чердаке, сказал, что знает, где найти Тамару Колотову. Правда, перед этим он поинтересовался у Глеба, зачем она ему и кем он ей приходится.

– Да никем. Просто попросили. Хотят вернуть ей деньги за работу.

– О! – воскликнул молодой график, всплеснув руками. – Чему-чему, а деньгам Тамара обрадуется. Думаю, у нес с ними проблема. Я ей два дня назад одолжил двадцатку баксов. Правда, она эти деньги давным-давно отработала, но тем не менее, с деньгами у нес сейчас туго.

Глеб поблагодарил графика и, обрадованный, с адресом на клочке плотной бумаги, сбежал с седьмого этажа вниз: лифт в этом доме не работал.

Уже сев в машину, Глеб почувствовал какой-то странный зуд в ладонях. И он вспомнил примету: когда чешется левая ладонь – это к деньгам, а когда правая, значит, встретишь хорошего человека.

– Ну что ж, Тамара, скоро я до тебя доберусь.

Он пока не представлял, как и о чем будет с ней разговаривать, ему нужно было увидеть ее, услышать голос, а потом – Глеб это знал – все получится само собой.

За брючным ремнем у него не было сейчас пистолета – его любимого армейского кольта, – не было даже ножа в кармане. На сиденье машины лежала спортивная сумка. Правда, в сумке тоже оружия не было, там находились бутылка хорошего шампанского, бутылка водки и два наброска, сделанных художником-монументалистом – тем, бородатым, в пыльной, захламленной мастерской.