Это был очень дорогой рыбный ресторан. Галерейщик пришел не один – Павла Павловича в этом ресторане познакомили с Гансом Отто фон Рунге, самым настоящим немецким бароном.

– Гутэн абэнд.

– Гутэн абэнд.

– Очень рад…

– Я тоже…

Завязался оживленный разговор. Павел Павлович Шелковников хорошо говорил как по-английски, так и по-немецки. Сказывалось образование – высшая школа КГБ. Галерейщик, познакомивший Ганса Отто фон Рунге с господином Шелковниковым, сославшись на неотложные дела, откланялся как раз в тот момент, когда беседа между Шелковниковым и Гансом фон Рунге плавно перешла на темы искусства.

– А вы помните?

– Я сам видел эту картину, держал ее в руках.

– Но она же спрятана от всего мира!

– У меня были возможности.

– А теперь?

– И теперь есть…

Разговор перескакивал с одной темы на другую.

Барон оказался человеком сведущим. Он был лет на двадцать старше Павла Павловича, поэтому мог позволить себе довольно-таки критические высказывания о том, что сейчас делается в изобразительном искусстве.

– Современные художники…

– Я бы не стал объединять их под одной крышей, под одним ярлыком.

– Я говорю о настоящих художниках, потому и позволил себе…

Шелковников, будучи человеком достаточно прозорливым, понимал, что встреча подготовлена не зря, что он нужен барону не для праздных разговоров об искусстве. Скорее всего у Ганса фон Рунге имелось к нему какое-то деловое предложение.

– Отличный вечер.

– Не так часто встречаешь человека, который…

– Да, это редкость в наши дни.

– Счастье, что такие люди все-таки есть…

– Согласен с вами…

«Какого черта мы сидим и обмениваемся любезностями, – думал бывший кэгэбист, – и мне, и ему уже ясно, что мы оба любим искусство не бескорыстной любовью. Говори же, что тебе надо, и я назову цену своих услуг».

– ..если сравнивать коллекцию музея «Прадо» с луврской, то… – продолжал витийствовать немецкий аристократ.

«Короче, немец-перец-колбаса!»

– Да, я с вами согласен, но не во всем.

– В чем же мы расходимся?

– Их нельзя сравнивать, так же, как нельзя сравнивать кастрюлю и сковородку.

– Да, да, понимаю, у каждой своя функция… Кстати, о посуде. Коллекция саксонского фарфора…

Немецкий барон, холеный, изящный, с толстой сигарой в пальцах левой руки, не спешил со своим предложением. Он словно бы прощупывал человека, сидевшего перед ним, просвечивал рентгеном своих зорких холодных глаз. Шелковников понимал, что этому барону почти все о нем известно, ему оставалось лишь подыгрывать, что он и делал с блеском.

Наконец, когда ужин был закончен, и принесли кофе и коньяк, барон сказал:

– Господин Шелковников, я с вами встретился не зря. В общем-то, я человек занятой, у меня слишком много дел, чтобы просто болтать о искусстве. Да и вы праздностью не мучаетесь.

– Я это прекрасно понимаю, господин барон.

– У меня к вам есть деловое предложение.

– Слушаю вас, и если это в моих силах, если ваше предложение мне покажется интересным, то я, вполне возможно, окажу вам услугу.

– Надеюсь, так и будет, – спокойно сказал барон, стряхивая пепел с сигары в серебряную пепельницу, выполненную в виде морской раковины.

Шелковников напрягся – конечно, только внутренне, а внешне он по-прежнему выглядел вполне непринужденно, сидел, закинув ногу за ногу, изредка прикладываясь губами к бокалу с очень дорогим французским коньяком.

– Я не знаю, господин Шелковников, говорит ли вам что-нибудь моя фамилия?

– Нет, барон, ничего не говорит. Я, к сожалению, не очень сведущ в немецкой аристократии.

– Тогда буквально несколько слов о себе и о том, что меня интересует.

И барон быстро объяснил своему собеседнику, что в Баварии у него довольно-таки крупное поместье и находится оно на тех землях, которые принадлежат их роду уже около четырехсот лет.

– Знаете, господин Шелковников, – продолжал он, – мой отец не поддерживал нацистов во время второй мировой войны, хотя и был кадровым военным.

Нацисты не жаловали моего отца, но и сделать с ним ничего не могли: он был слишком заметной фигурой.

– Я, кажется, что-то читал об этом, – соврал Шелковников.

– Меня и брата отец вывез в Швейцарию, где мы получили образование. Лишь после войны мы смогли вернуться в наше родовое поместье. Оно было разграблено дочиста. Отец, дед и все наши предки являлись поклонниками изящных искусств, и коллекция барона фон Рунге была известна в стране и за ее пределами, но от нее почти ничего не осталось. Многое оказалось в замке Геринга, а лучшую часть коллекции отец умудрился спрятать: вывезти за границу он ее уже не мог, за ним следили. Но что не смогли забрать у отца нацисты, то забрали ваши соотечественники, господин Шелковников, и вывезли в Россию.

– Я не совсем понимаю, господин барон, куда вы клоните.

– Меня, господин Шелковников, интересует наша фамильная коллекция, вернее, та ее часть, которую вывезли ваши соотечественники. Надеюсь, вы сможете оказать мне такую услугу: узнать ее судьбу. Где она находится, сохранилась ли вообще… Сказать по правде, об этом мне и думать не хочется, слишком она дорога для всех потомков фон Рунге.

– Задача непростая, господин барон, – спокойно ответил Павел Павлович Шелковников. – Я думаю, вам известно, что в сорок пятом и сорок шестом с оккупированных территорий Германии картины, антиквариат, всевозможные коллекции вывозились эшелонами, вывозились и рассовывались в такие места, что сейчас восстановить все это очень сложно. Я уже сталкивался с этой проблемой. На вывезенные коллекции порой не существует никаких бумаг, многие из них даже официально не описывались. Привозили, разгружали, перегружали, сбрасывали в подвалы, хранилища. В лучшем случае фиксировалось количество единиц хранения. В общем, задача очень сложная.

– Да уж…

– Что поделаешь, такое было время.

Лицо барона фон Рунге помрачнело. Он несколько раз жадно затянулся уже короткой сигарой, выпуская тонкие струйки дыма.

– Но все же, господин Шелковников, если бы вы (он сделал ударение на слове «вы») взялись за это дело, то я, надеюсь, смог бы получить достаточно обстоятельный ответ по интересующему меня вопросу.

– Вполне возможно, господин барон. Может быть, вам повезет, может, ваша коллекция все еще в сохранности и пылится где-нибудь в запасниках, в провинции. Хотя не исключено, что ее уже нет.

– Сколько вы хотите за эту услугу? – глядя прямо в глаза отставному майору, спросил барон фон Рунге, – Знаете, господин барон, я сейчас не могу ответить на этот вопрос. Цена будет зависеть от многих обстоятельств.

– Но все-таки, господин Шелковников?

– Затрудняюсь сейчас ответить. А вводить вас в заблуждение мне бы очень не хотелось.

– И все же, в какую сумму вы оцениваете ваш труд?

Павел Павлович пожал плечами. Барон понял, что сумма названа не будет и инициативу должен проявить он.

– Десять тысяч марок вас устроит?

– За информацию, – кивнул головой Шелковников.

– Да-да, я это и имел в виду.

– Устроит. Правда, почти все эти деньги уйдут на расходы.

– Но если коллекция еще существует, то я вам предложу дальнейшее сотрудничество. Сумма будет на пару порядков выше.

– Иначе бы я и не взялся.

– Остается надеяться на удачу, – заключил немец.

Обменявшись любезностями и еще немного поговорив об искусстве, барон Ганс Отто фон Рунге и Павел Павлович Шелковников расстались, оставив друг другу на память о встрече визитки.

Шелковников прекрасно представлял себе, с чего следует начинать поиски и, вернувшись на родину, сразу же занялся делом. Слава Богу, связи у него имелись крепкие. Он запряг кое-кого из своих бывших сослуживцев, которые ныне пребывали в высоких званиях и занимали солидные кабинеты. Вскоре Павел Павлович получил ответ, за который пришлось заплатить немалые деньги. Да, коллекция, здесь, в России, находится в хранилище одного из провинциальных музеев. Бумаги на эту коллекцию есть, хотя часть описи потеряна. Коллекции давным-давно никто не касался, она уже пятьдесят лет как законсервирована.