День шел за днем, а конца этой Кубе не было. Диего тешил себя надеждой, что Сеньорадмирал, отыскав золотые острова, пойдет домой и по пути оставит пленников на Острове Людей.

В Колумбовой флотилии уже не девяносто пять, а сто десять человек. По приказу адмирала в одной из кубинских бухт захватили новых пленников. Среди них было семь женщин. Для пленников сбит был из досок загон на палубе «Ниньи».

Все-таки странно устроен этот земной мир. На диво разные люди его населяют. Взять хотя бы этих кубинских пленников. Нравом они совсем не похожи на Диего или на Санчо, даже строптивый Пепе в сравнении с ними — кроткая алка.

Один из них, на вид он совсем не силач, разорвал цепь, которой скованы были его руки, другой так бился головой о стенки трюма, что разбил себе темя, третий ничего не ел и не пил, четвертый и пятый хоть и держали себя смирно, но внушали своим хозяевам наибольшие опасения.

Ярость пылала в их глазах, и взгляды этих пленников обжигали, как пламя, и их велено было заковать в ножные кандалы.

Диего не раз спускался в трюм. Он приносил узникам кассаву, пальмовый сок, изюм, но никто из них не обращал на него ни малейшего внимания.

Но вот однажды Четвертый заговорил:

— Ты пес, ты предатель. Ты пресмыкаешься перед бледнолицыми, ты лижешь им пятки. Мы скорее умрем от голода, чем примем что-нибудь от тебя.

— Я не предатель. Я сын брата великого вождя Острова Людей и не по своей воле попал к бледнолицым. Они сильны и мудры. Мы слабы, и на многое Мабуйя закрыл нам глаза. Я не враг бледнолицым, но и не друг им. Я хочу, чтобы глаза мои видели.

— Ты безмозглый червь, — проговорил Четвертый. — Бледнолицые не люди. Это хитрые звери, и они будут тебя ласкать и кормить, пока ты им нужен, а затем убьют тебя, зная, что ты много о них знаешь.

— Палка, — прервал Четвертого Пятый. — Нужна палка с острыми зубами, ею бледнолицые терзают бревна.

— Принеси нам зубастую палку, — добавил Четвертый.

— Хорошо, я принесу зубастую палку и убью эти цепи.

Не так-то просто перепилить железные веревки. Голос у пилы визгливый, а на палубе стоит стражник, и он слышит все, что делается в трюме. И что еще хуже, нет-нет да заглядывает в трюм Чачу-боцман. Пила то и дело срывается, ее зубья рвут живое тело пленников. Вжик-вжик… сыплется на раны серая колкая пыль, цепь стонет, но не поддается.

Желтоголовый зовет Диего, пилу надо отложить в сторону. Хвала светлым духам — одна цепь перерезана.

Проходит ночь, за ней день, и днем Диего снова спускается в трюм. Его руки привыкли к гребку, палке-као, каменному топору, но он не знает, как обращаться с орудиями бледнолицых. А они, эти орудия, злонравны и капризны. Пила отказывается пилить. Ее надо разводить и точить, ее зубья не приучены к железу.

Всего этого Диего не знает, и он бросает старую пилу и приносит новую. На руках у него кровавые мозоли, пальцы едва сгибаются, но капля камень долбит — распалась вторая цепь, за ней третья и четвертая. Какая удача! Сегодня луны нет, духи тьмы ее съели.

— Я иду, — говорит Четвертый. — В трюме тьма хоть глаз выколи.

Четвертый не видит Диего, но нащупывает его локоть.

— Беги с нами.

Может быть, и в самом деле бежать с кубинцами? Диего молчит, и Четвертый понимает: не шесть, а пять человек покинут белокрылое каноэ.

Стражник, зевая, бродит по пустынной палубе. Длинное копье он прислонил к фальшборту, при нем короткая дага — кинжал толедской работы. Пятый сбивает стражника с ног, Четвертый захватывает дагу.

Путь открыт.

Чачу-боцман бдит. Бдит днем, бдит ночью. Словно призрак, бродит он по кораблю. И Чачу видит: две тени промелькнули у бизань-мачты. Всплеск, еще всплеск — двое за бортом.

Аларме! Тревога! Вся ночная вахта бросается к корме, троих кубинцев ловят и связывают по рукам и по ногам. Чачу-боцман топчет пленников, он бьет их всем, что попадается ему под руку.

Рано утром адмирал вызывает к себе Диего. Перед адмиралом на столе горстка стружек, серых железных стружек, и обломок щербатой пилы.

— Ты?

— Я.

Сеньорадмирал улыбается. Улыбка у него славная, совсем как у Гуабины или старого Гуакана.

— Повинную голову меч не сечет. Но больше так не делай. Иди!

Диего вылетает из тольдильи и едва не сбивает с ног боцмана.

— Грязный индеец! Тварь!

Чачу брызжет слюной, он тычет кулаки в лицо Диего и лягает его своими кожаными копытами.

Ох, уж эти бледнолицые — никогда не угадаешь, как поведут они себя в том или другом случае.

Белокрылые каноэ ушли на полдень, а Остров Людей остался на месте. Маленький остров, подобный плоту, потерпевшему крушение в багамских водах.

Изгладились следы бледнолицых, но остался на берегу Бухты Четырех Ветров столб с перекладиной — его вкопал в белый песок великий вождь пришельцев, и нет-нет да зазвенит то в одном, то в другом доме робкий колокольчик: немало таких колокольчиков роздали бледнолицые островитянам.

Вернулся младший внук Гуакана. Ничего хорошего не рассказал он о белокрылых. Хитры, вероломны, жадны. Ягуа? Жаль его, видно, не удалось ему вырваться из плена, а большие каноэ ушли куда-то на полдень, и вряд ли Ягуа сможет теперь добраться до Острова Людей.

Ждать ли снова бледнолицых? Откуда ему знать, что будет завтра. А юкка созрела, надо ее выкопать, пока нет дождей.

Между тем вторая Каона, невеста Гуакана-младшего, окончательно рассорилась со своим женихом. Что-то надо предпринять, чтобы надежно пристроить эту другую Каону.

Гуаяра пришел к великому вождю именно для того, чтобы обсудить это дельце.

— Есть ли у тебя кто-нибудь на примете? — спросил у жреца Гуабина.

— Как не быть! Гуаяра знает, кому сбыть эту дочь Мабуйи. Кури! — Он протянул Гуабине большую сигару, поднес к ней раскаленный уголек.

— Говори!

— Гуаяра скажет, и речь его будет мудрой. Младший внук.

— Какой внук? Чей?

— Старого Гуакана. Чем не муж. Телом крепок, умом не обижен, а нынче, когда удалось ему сбежать от бледнолицых, слава о нем идет по всему острову. Так?

Гуабина глубоко затянулся и выпустил прямо в лицо Гуаяре клуб едкого дыма.

— Удалось сбежать. Да, ему повезло, а вот вернется ли Ягуа…

— Так как же быть с Каоной и младшим Гуаканом?

— Сватай их, ты по этой части мастер.

Гуаяра усмехнулся.

— Сосватаю. Сегодня же.

С младшим внуком Гуаяра сговорился в одно мгновение. Младший внук всегда готов был навредить своему двоюродному братцу, жениху Каоны.

— Я согласен, — сказал он Гуаяре.

— Ну за Каоной дело не станет. Это тебе говорит Гуаяра, стало быть, сиди и жди невесту. Я мигом все устрою.

Гуаяра отправился в свой каней. По пути он встретил двух девчонок и дал им приказ: «Бегите к Каоне, дочери Бугии, и скажите ей — Гуаяра ее ждет. И чтобы шла немедля».

Вот и Каона. Странно: девушка на выданье, а бедра прикрыла передником-нагуа.

— Пришла?

— Давно хотела.

— Хорошо. — Гуаяра все видит, у него зрячее сердце. — Тебе пора замуж.

— Пора. От судьбы не уйдешь.

— Вот-вот! Разумная ты, и с тобой лишних слов тратить не надо. Значит, согласна?

— Согласна.

— Кхе. Младший внук Гуакана тоже согласен.

— Младший внук? А он тут при чем?

— Так ведь…

Каона взялась за кончики передника и, склонив голову набок, придвинулась к Гуаяре.

— При чем тут младший внук? — повторила Каона. — Нам с тобой он не нужен.

Стемнело. Взошла луна. Не спеша она поднялась до середины небосвода и пересекла Великую Звездную Реку. Гуабина ждал. Ведь сегодня ночью ему надо было назначить срок свадьбы. Он еще не знал: женить на Каоне придется не младшего внука Гуакана, а великого жреца Гуаяру. Всякое случается в жизни. Бывает, что рыболов попадает в свои сети, а охотник — в свой капкан.

Перед канеем гениального провидца росла куча мусора. Из дверей вылетали обглоданные кости, тряпки, клочья истерзанных масок, разбитые маканы, черепки. Муж Каоны второй корзинками выносил гуано Утии. Блаженная улыбка бродила по лицу молодожена. Он был счастлив.