— Король и весь народ его проливали слезы, — говорит адмирал, — настолько бескорыстны и любвеобильны эти люди и так сговорчивы, что заверяю ваши высочества и твердо убежден в том сам: в целом свете не найдется ни лучших людей, ни лучшей земли. Они любят своих ближних, как самих себя, и нет в мире языка более приятного и нежного, и, когда они говорят, на устах у них всегда улыбка. Ходят они нагие, в чем мать родила… но, да поверят ваши высочества, обычаи у них добрые, а король держится с таким удивительным достоинством и так величава его осанка, что любо поглядеть на все это. К тому же индейцы обладают хорошей памятью и всё желают узнать и увидеть и обо всем расспрашивают, допытываясь, что собой представляет и для чего служит каждая вещь».

В 1970 году американская экспедиция Флоридского университета объявила, что у Святого мыса (ныне он называется Кап-Аитьен) на глубине пяти метров они нашли остатки корабля XV века. «95 % за то, что это „Санта-Мария“, — торжественно заверили руководители экспедиции». Что ж, дай бог! Но по крайней мере раз двадцать искатели затонувших кораблей и погребенных на морском дне сокровищ «находили» уже «Санта-Марию»…

И даже сам Гуаканагари вряд ли облегчил бы эти напрасные поиски. У берегов Гаити течения сильны и капризны, чуть ли не ежегодно здесь зарождаются новые отмели, а прежние странствуют по воле Нептуна; остатки старинных кораблей передвигаются по дну морскому, и течения заносят их, куда им вздумается.

И кроме того, антильские моря — это моря коралловые, а в коралловых морях все, что попадает на дно, обрастает белокаменной скорлупой.

Во многих цивилизованных странах у жителей прибрежных областей испокон веков имелся доходный промысел: они грабили суда, потерпевшие кораблекрушения. Эспаньола была островом нецивилизованным. И подданные «короля» Гуаканагари не присвоили себе ни единой агухеты с погибшего корабля. А сам «король» проливал горькие слезы, горячо и искренне сочувствуя великому вождю бледнолицых…

Смутно было в день кораблекрушения на душе Диего. Корабль был для него живым крылатым зверем. Нет, он не любил «Санта-Марию». Это большое каноэ, капризное и ветреное, ни во что не ставило сына младшего брата великого вождя Острова Людей, оно несло его к неведомым берегам и не желало возвращать на родину.

Но это был красивый и гордый зверь, любимое детище Сеньорадмирала. А чье сердце не сжалось бы от боли при одном лишь взгляде на его несчастную спину. Кусая губы, бродил Сеньорадмирал по палубе, и все старались обойти его стороной, и никто не смотрел ему в глаза.

Не уберегли. Погубили «Санта-Марию»!

Диего наведался к пленницам. Понуро, с безучастным видом сидели они за дощатой загородкой. Ни о чем они не спросили Диего, и, казалось, будто до них не доходит смысл его слов. И все они с тоской смотрели в сторону заката, но там, за Святым мысом, была не их родная бухта, а чужая гавань, на чужой земле.

Адмирал забрел к пленницам случайно, просто подвернулся ему по пути их загон.

— Ты здесь, Диего, — процедил он сквозь зубы и, не дожидаясь ответа, круто повернулся к выходу. И, протискиваясь через дверцу загона, заметил женщин.

— Индианки? Как они сюда попали? Ах да, помню. Но куда мы их теперь денем? Гм, пожалуй, лучше сделать так… Переведи им, Диего: я отпускаю их. И объясни — я сегодня попрошу короля доставить их на Кубу.

А труп «Санта-Марии» покачивался на тихой волне. Вернее, колыхалась волна, а бывший флагман адмиральской флотилии сидел недвижно, врастая в зыбучие пески. Кораллы-строители уже проведали о мертвом корабле. Нептун послал им отличную основу для вечной надстройки. Надстройки, которой суждено будет стать мавзолеем «Санта-Марии».

«Король очень обрадовался, когда увидел, как возликовал адмирал, и понял, что адмирал желает иметь много золота. Знаками король объяснил, что ему ведомо место, где есть великое множество золота, и что от чистого сердца он готов дать столько золота, сколько адмирал пожелает. Адмирал говорит, что король подтвердил свое обещание, а также сообщил, что в Сипанго, или как называют эту страну индейцы, в Сибао, золота столько, что там его ни во что не ценят. Король сказал, что он может привезти золото оттуда, хотя здесь, на острове Эспаньоле, называемом индейцами Бохио, и непосредственно в этой провинции Карибате золота даже больше, чем в Сибао».

В быстрых реках Эспаньолы кое-где водился золотой песок. Вернее, обыкновенный песок с крупинками золота. У Гуаканагари золота много: несколько золотых масок, несколько поясов с золотыми пряжками, несколько золотых жезлов. У многих его подданных носы были украшены золотыми палочками, а старейшины-нитайно щеголяли в золотых браслетах.

Много… До чего же относительно это понятие. Скажем, в Севилье или Генуе тридцать золотых браслетов — ничто. В столице «королевства» Марьей десять золотых масок — это много-много золота, а трижды десять золотых браслетов — количество несметное и невообразимое.

Очень тесная тольдилья на «Нинье». Когда туда внесли обеденный стол и восемь стульев, не осталось ни единого свободного местечка. Все же каким-то чудом адмирал и капитан Висенте Яньес Пинсон умудрились рассадить за столом знатных гостей: «короля» и ближайших его советников. Диего, толмач адмирала, протиснулся за высокое адмиральское кресло и стоял там, внимая застольным речам.

С тонущей «Санта-Марии» удалось снять три-четыре бочонка хереса. В тонких высоких бокалах валенсийского стекла искрилась золотистая жидкость, и адмирал щедро подливал ее в фиал «короля».

Голова у Гуаканагари слегка кружилась, язык чуть заплетался, но на душе было светло и радостно. Ужасно хотелось осчастливить великого вождя бледнолицых.

— Скажи вождю, — обратился к Диего Гуаканагари, — что золота у нас очень, очень много. Сколько вождь пожелает, столько мы ему дадим.

— Он хочет дать вам много золота, — перевел Диего.

— Сколько же? — неторопливо спросил адмирал.

— Вождь бледнолицых хочет знать, сколько ты ему дашь золота?

Очень, очень много. Более много-много, — перевел Диего.

— Я полагаю, ваша милость, — проговорил Висенте Яньес, — что толку мы от короля не добьемся. Херес оказался больно уж крепким, хотя, клянусь святым Висентом, моим патроном, пинта-другая соленой водички все же попала в бочонок. «Более много-много-много» лучше, чем ничего.

— Я бы предпочел, — с тяжелым вздохом сказал адмирал, — чтобы счет велся на унции и на марки[13]. Но я вижу, что здешняя счетная единица — «много». Что ж, это не так плохо.

— О чем говорят бледнолицые вожди? — спросил Гуаканагари у Диего.

— О касик! Понять ты их вряд ли сможешь, даже если они заговорят на языке Людей. Они любят считать, а мы не любим. И такие слова, как много-много, им непонятны.

— А тебе?

— В моем носу золотая палочка, больше мне ничего не надо.

— Ты мудр, мой брат. Скажи им снова: много-много-много — и попроси великого вождя, чтобы он отправил меня и моих старейшин-нитайно на берег. У нас стало от этой желтой воды по шесть глаз. Переведи им — пусть приходит ко мне вечером.

Адмирал вручил «королю» голубую шелковую рубаху, черные перчатки, красные штаны, звонкий бронзовый колокольчик и такие же колокольчики роздал королевским советникам.

— Если королю сие будет угодно, — заявил он, — я с ним отправлюсь на сушу. А! У короля шесть глаз. Хорошо. Мы сейчас вынесем стол и освободим тольдилью. Пусть король и его спутники отдохнут, я прикажу принести для них ковры. А тем временем я соберусь, и мы все вместе покинем корабль.

— Неужели у них нет гамаков? — спросил один из нитайно у Диего. — Как можно спать на жестких тряпках? Ведь на них все бока отлежишь!

— Ложись, — приказал Гуаканагари. — Мы же в гостях, так будем уважать обычаи хозяев.