«Король» Гуаканагари загодя обеспечил адмиральский кортеж необходимым реквизитом. Все шесть индейцев получили золотые маски-гуаясы и великолепные пояса-себы. Пришлось слегка ощипать попугаев и украсить головы пленников пышными перьями. А для своих пернатых любимцев Обмани-Смерть раздобыл в Триане прекрасные клетки. Осталось только восемь попугаев, скитания по морям и землям даром и для них не прошли. Вид у них был унылый.

Адмирал, возглавляя процессию, ехал на белом коне. На нем были алый плащ и алая шляпа со страусовыми перьями. Индейцы в масках и в полном праздничном уборе шли вслед за адмиралом, а за ними следовали носильщики с птичьими клетками.

Прекрасна весенняя Севилья, царица кастильских городов. Цвели, роняя нежные лепестки, лимонные, гранатовые, вишневые деревья, цвели яблони и каштаны, цвели весенние розы, и по живому ковру из цветов по узким севильским улицам шла адмиральская процессия к кафедральному собору.

Лукавые обманщицы, эти улицы. Неказисты они с виду: ряды белых стен с окнами-щелями, а то и вовсе без окон, но переступи порог любого дома, и ты уже не в Кастилии, а в Дамаске или в Бухаре.

Двести сорок пять лет назад король Фердинанд III Кастильский штурмом взял Севилью, но ни ему, ни его преемникам так и не удалось вытравить вольный дух мавританских жизнелюбцев.

Как и встарь, в жемчужной пыли фонтанов дремлют севильские патио — внутренние дворики, серебристые ручейки орошают прелестные клумбы и бормочут в канавках, выложенных зелеными, лазурными и золотистыми изразцами.

Упорно трудились завоеватели, разрушая мавританские мечети и перестраивая их в христианские храмы. Но побежденная Севилья завоевала завоевателей. Кастильские зодчие и каменщики вольно или невольно поддавались очарованию басурманского Аль-Андалуса. И смягчались суровые лики церквей и часовен, в строгий канон врывались багдадские мотивы, и дух мавританской Испании оживал в стрельчатых арках, затейливом орнаменте монастырского фасада и в легких витых колоннах церковных галерей.

Обаянию Севильи вряд ли, однако, в этот день поддались шестеро пленников-индейцев.

В те времена, когда Севилья была столицей Бетики, одной из испанских провинций Рима, в Вечном городе нередко устраивались триумфальные шествия. Не по своей воле участвовали в них пленники, взятые с бою на берегах Рейна, Дуная и Евфрата. Они шли в цепях за колесницей триумфатора, шли опустив головы, не глядя на дворцы и храмы Рима, ненавидя и презирая падкую до зрелищ римскую чернь.

А для римского народа эти косматые галлы, британцы или парфяне были варварами, обреченными на подъяремное существование.

Севильский народ не испытывал столь великодержавных эмоций. Но он считал адмиральских пленников дикарями и язычниками и тешил себя редким зрелищем, куда более занятным, чем пляски уличных скоморохов.

А идти было трудно. День выдался жарким, пленники в своих тяжелых масках обливались потом, да к тому же прорези в масках все время съезжали на нос и передвигаться приходилось вслепую.

Но шли они, как подобает идти великим вождям — высоко подняв голову, распрямив плечи, и толпе эти гордые пленники невольно внушали уважение.

Закончилось наконец шествие, в соборе отслужили торжественную мессу, к ней заморские нехристи допущены не были.

Адмирал отправился в свою временную резиденцию — в картезианский монастырь Марии Пещерной, на трианскую сторону. Индейцев и попугаев поместили в пустующем доме у Иконных ворот, в приходе святого Николая.

У входа в этот дом собралась кучка любопытных. И среди них восемнадцатилетний студент из Саламанки Бартоломе Лас-Касас, которому вскоре суждено было стать летописцем века открытий и конкисты, а также великим защитником народов Нового Света…

В понедельник, 1 апреля, в день Марии Египетской, к адмиралу пришел желанный гость. Это был священник из селеньица Лос-Паласиос, лежащего милях в сорока от Севильи на кадисской дороге. Обыкновенный сельский священник дон Андрес Бернальдес. Во всяком случае по виду он ничем не отличался от всех прочих священников севильской епархии. Был он дороден, слегка лысоват, ходил в рясе из грубого толедского сукна. Волосы его заметно тронула седина.

И все же это был не совсем обыкновенный священник. Сидя в глуши, дон Андрес изо дня в день вел хронику всех замечательных событий. Событий, которые происходили не только в его приходе и даже не только в его епархии.

Опытный лекарь без труда определит признаки чумы, проказы и оспы, но не в его силах спасти пациента от смертельного недуга.

Дон Андрес был великим диагностом, но исцелить свою страну от болезней, более опасных, чем чума и проказа, он не мог. Кое-где на него давно уже посматривали косо, и он скрывал и таил свои наблюдения и свои труды.

Кастилия велика и бездорожна, а негласная деятельность дона Андреса требовала постоянных передвижений. Пусть даже не из Лос-Паласиос в Бургос или Корунью, до которых было добрых семьсот миль. Но хотя бы в Севилью или Кордову.

Доходы сельского священника невелики, особенно если он, радея о благе своей паствы, не стрижет ее догола. Да и, кроме того, быстрые кони положены по церковным правилам лишь епископам.

Поэтому дон Андрес пускался в ближние и дальние путешествия на не очень молодом, но не по летам резвом муле. Он был упрям, но с годами все охотнее и охотнее шел на уступки своему хозяину.

Когда в прошлом году до Лос-Паласиос дошли вести о Колумбовой экспедиции, дон Андрес поспешил в Палос и там подружился с адмиралом моря-океана. И так искренне и горячо он желал адмиралу успеха, что совершенно покорил генуэзского странника.

Теперь адмирал пригласил дона Андреса в Севилью. Адмирал знал: многие в Кастилии, оказывая ему помощь, действуют по расчету, а дон Андрес всегда бескорыстен. И если он порой и докучал адмиралу, выспрашивая его о малейших подробностях подготовки экспедиции, то лишь потому, что желал донести до потомства историю плавания, в счастливый исход которого он свято верил.

Мул сердито топтался у монастырской стены. Прошло три часа, а в торбе, которую ему повесили на шею, уже давно кончился овес.

Хозяин и не думал расставаться с адмиралом. На узких желтых листках хативской бумаги записывал он речи великого странника.

— Ну, кажется, все. — Адмирал кончил и, перебирая четки, погрузился в свои думы.

— Все ли, ваша милость? А индейцы? Что будет с ними дальше?

— Индейцы? Вы, дон Андрес, говорите о моих пленниках? В судьбе их я не волен. Решаю не я, а их высочества. Ну, а как бы вы поступили на моем месте?

— Никак, сеньор адмирал.

— Не понимаю.

— Я вернулся бы в Кастилию без пленников.

— Каюсь, дон Андрес, там, в Индиях, не раз я думал — стоит ли привозить этих индейцев в Кастилию, но я всегда преодолевал подобные сомнения. Провидение указало христианскому миру путь к новым землям, и мы, христиане, должны ими овладеть. Для этого нам понадобятся толмачи и проводники, и они должны быть из индейских земель. А у меня они уже есть.

— У вас ли, сеньор адмирал? Сдается мне, что не у вас, а у их высочеств. А это не одно и то же. Впрочем, неисповедимы помыслы государей наших…

Дон Андрес тяжело вздохнул и сказал:

— Явилась у меня, сеньор адмирал, благая мысль. Ваши индейцы к кастильским порядкам непривычны, и, как знать, не пойдет ли у них голова кругом от всего, что доведется им увидеть в нашей стране. Так не лучше ли было бы объяснить им христианские обычаи. Вам и без того дела много, а я мог бы на досуге кое в чем наставить этих людей. Отпустите их со мной. С месяц побудут индейцы в Лос-Паласиос, и за это время я постараюсь их кое-чему обучить к вящей их пользе.

Адмирал призадумался.

— Что и говорить, мысль эта и в самом деле благая, — сказал он. — Но их высочества приказали мне доставить индейцев в Барселону, и дня через три я туда отправлюсь. Стало быть, сейчас я никак не могу отпустить с вами этих нехристей. Но месяца через полтора-два я, пожалуй, их отдам вам на некоторое время.