На другой день, когда поднялось озаряющее мир солнце, снова украсили городскую площадь, цари прибыли туда, и каждый занял свое место. На мейдан вышел чернокожий раб в кожаных шароварах, огромный, как гора, и остановился на самой середине площади. А с другой стороны ступил на площадь Хоршид-шах, стройный, словно кипарис. И все люди подивились его красоте, стали его жалеть и проклинать няньку. Когда Хоршид-шах поравнялся с черным рабом, он испустил боевой клич и бросился на него, и тот тоже кинулся на царевича, словно див какой-нибудь.

Схватились они, царевич поднатужился, ухватил негра за ноги обеими руками, оторвал от земли, поднял над головой и так припечатал, что сломал ему шею, спину и поясницу.

Тут все закричали, царевич Хоршид-шах подбежал и поцеловал шаху руку, а Фагфур в ответ расцеловал его и надел на него богатый халат. А посрамленная кормилица взяла девушку за руку и ушла к себе.

Люди восхвалили царевича и разошлись по домам, пока не прошла ночь и не наступил новый день. Фагфур-шах приказал, чтобы тронный зал украсили и убрали, сел на золотой престол и послал за Хоршид-шахом. Тот облачился в платье Фаррох-руза, а Фаррох-руз нарядился в царские одежды, отправился к шаху Фагфуру и сел на свое место. Нянька-негодяйка и девушка тоже пришли. Потом нянька со злобой и гневом обратилась к Фаррох-рузу и сказала:

– Ну-ка отвечай, кто такой говорящий кипарис и каковы его приметы.

Фагфур и Мехран-везир подивились речам няньки, а Фаррох-руз сказал:

– Эй, кормилица, это не вопрос, а плутовство. Если бы ты настоящий вопрос задала, я бы тебе сразу ответил, а чтобы козни-плутни твои разгадать, три дня срока нужно, тогда я тебе, десять ответов предоставлю.

– Вовсе это не козни, что за козни такие?! – говорит нянька, а сама ногой в подножие трона уперлась, подхватила Фаррох-руза и утащила к себе, а девушка за нею следом пошла.

Тут все завопили, зашумели, шах тоже опечалился, а Хоршид-шах, огорченный и растерянный, вернулся к себе, сел с друзьями брата оплакивать.

Прошло с того случая несколько дней. И тогда Хоршид-шах поднялся и отправился на базар, в ряды, где торговали тканями. Пришел он в лавку Хадже-Саида, старосты торговцев тканями, уселся там, завел дружбу с Хадже-Саидом. Вот сидит он несколько дней спустя в лавке Хадже-Саида, разговор ведет о том о сем, как вдруг видит, появился в торговых рядах какой-то всадник средних лет, а перед ним несколько пеших юношей идут, смелые да умелые, важно так выступают. Хоршид-шах Хадже-Саида спрашивает:

– Что это за всадник? Кто эти пешие с ним? Я таких людей не видывал.

– Этого человека прозвали Шогаль-силач, он предводитель удальцов этого города, – объяснил ему Хадже-Саид, – а тот юноша в бурке, обвешанный кинжалами, – глава здешних айяров, и зовут его Самак-айяр, он названый сын Шогаля-силача. Ну а прочие – их сотоварищи. Они в царской дружине военачальники и всем в нашей округе распоряжаются.

«Надо мне к ним обратиться, – сказал себе царевич, – может, получится что-нибудь?» Решил он так, вернулся в свой стан, созвал спутников и обратился к Джомхуру:

– Вот тебе деньги, отправляйся на все четыре стороны, а обо мне справляться не торопись.

Темерташа он тоже отпустил, а дружине наказал:

– Берегитесь, чтобы эта колдунья против вас не обратилась, спрячьте свое оружие до тех пор, пока я не выясню, чем дело кончится.

Взял он кошель с тысячью золотых таньга и отправился в дом Шогаля-силача. Видит, стоят у входа два молодца.

– Скажите благородным удальцам, – говорит Хоршид-шах, – что пришел чужестранец, войти желает, если они разрешат.

– Дверь благородных удальцов всегда открыта, – отвечают те.

– Это, конечно, верно, – согласился царевич, – но только все равно не подобает в благородный дом без разрешения заходить.

Те двое пошли, доложили Шогалю-силачу. Шогаль говорит:

– Это означает, что он из людей Хоршид-шаха. Ступайте, зовите его!

Пригласили они царевича войти. Шогаль-силач оказал ему почет и уважение, принял со всем радушием. После угощения вино принесли. Выпил царевич как следует и обратился к Шогалю:

– О богатырь, скажи, каковы пределы благородства?

– Граница благородства – одна из самых дальних, – говорит Шогаль. – Но хоть она отдаленная и протяженная, есть к ней семьдесят два пути. А наилучшие из них два: первый – хлеб раздавать, другой – тайну сохранять. Ну а теперь говори, какая у тебя нужда?

Царевич сказал:

– Коли сохранение тайны – ваше благородное свойство, то обещай мне, что не нарушишь слова, и я доверю тебе свою тайну.

– Клянусь богом, подателем благ, что никому не открою твоей тайны, что жизнь за тебя положу, – пообещал Шогаль-силач. И его дружина тоже поклялась. Тогда царевич произнес:

– Знайте, что я – Хоршид-шах, сын Марзбан-шаха Сирийского.

– О юноша, мы были в шахском дворце, когда колдунья-кормилица захватила Хоршида и унесла его в дверь напротив нас, а ты говоришь, будто Хоршид-шах – ты! – возразил, Шогаль-силач. – Такие слова доказать надо.

– То был братец мой Фаррох-руз, мы ведь похожи друг на друга. Коня и черного раба я одолел, а на испытании вопросами брат жизнью за меня пожертвовал, – ответил царевич и заплакал.

Когда Шогаль-силач понял, в чем дело, он сказал:

– Благородство Фаррох-руза выше нашего.

С этими словами он осушил чашу в память Фаррох-руза, встал, обнял царевича и преумножил его силу и могущество. А царевич объявил его названым отцом и осыпал монетами из того кошелька. Шогаль сказал:

– Я и эти шестьдесят молодцов – слуги и товарищи Фаррох-руза!

Тут они выказали друг другу превеликое уважение, а потом разговор завели. С первых слов царевич спросил:

– О брат мой, коли ты меня обласкал, как своего принял, скажи, нет ли какой возможности, чтобы мне повидаться с царской дочерью и порасспросить ее о Фаррох-рузе?

Задумался Шогаль, а потом сказал:

– Трудную задачу ты мне задал, сынок. Даже ветер не осмеливается залетать на женскую половину шахского дворца – из страха перед нянькой-колдуньей. Если бы это было дело, которое можно решить золотом или силой, хитростью или ловкостью, мы бы с ним, конечно, сообща справились. А тут птицы и те остерегаются над шахским замком кружить!

Опечалился царевич. Тут вдруг вступил в разговор Самак-айяр:

– Учитель, не лишай царевича надежды! Пускай надеется, ведь он от безысходности к тебе пришел.

– Благородство в том, чтобы говорить правду, – ответил Шогаль, – чтобы обещать такое, что можешь выполнить.

– Приходится выполнять, коли слово дано, – возразил Самак.

Шогаль говорит:

– Что-то за твоими речами кроется, чую я, есть у тебя что-то на уме. Не таись, говори!

Самак сказал:

– О учитель, у шахской дочери есть одна певица-рассказчица, очень красивая и красноречивая, зовут ее Рухафзай. Она так меня любит, что сделает все, что я ни скажу. Я знаю, что ее стараниями мы сумеем устроить встречу царевича с девушкой.

Шогаль обрадовался, а царевич и того больше. Развеселились они, возликовали, а с ними и вся дружина. Восхвалили бога и договорились, что сей день будут вино пить, а когда вечер настанет, отправятся в дом Рухафзай. И сели они пировать со своими шестьюдесятью молодцами, такими, как Шогаль-силач и Самак-ловкач, Шахмард-айяр и Ширзад-айяр, Шахмир-айяр и Шарван-айяр, Шаху-айяр и Зирак-айяр, и Сепакдан-айяр, и Ахугир-айяр, и Тиздандан-айяр, и прочими весельчаками и смельчаками. Пили они, пировали до вечера, до ночи, а потом решили отдохнуть немного.

Когда прокричал полночный петух, Шогаль, Самак и царевич встали и отправились к Рухафзай. Самак стукнул в дверь, служанка открыла, видит – Самак-айяр. Она поздоровалась, а Самак в этом доме себя как хозяин держал, он вошел без долгих разговоров. Рухафзай в ночной одежде уже спала – он ее разбудил. Увидела она Самак а, поднялась с постели и сказала:

– Ах, батенька, откуда же ты взялся в такой час?.. Но откуда бы ни пришел – хорошо!