По дороге в Ревель я остановился в Петербурге. С моим вагоном вышло небольшое недоразумение, ко­торое разрешить мог только политический комиссар ж. д., к которому я и должен был обратиться. Комиссаром оказался Юзбашев. Он был сперва очень важен, но, узнав о моем назначении, переменил тон, забегал, исполнил все, что мне было нужно и взял с меня обещание, что по окончании моих дел в городе, я приду к нему вечером на чашку чаю. Когда я пришел, он встретил меня, как лучшего друга. Он представил меня своей жене и чуть не силком заставил ме­ня ужинать, причем подчеркнул, что этот ужин был "специально" для меня приготовлен. И вот, угощая меня, он обратился ко мне с просьбой взять его к себе на службу на какую угодно должность. Он жаловался на свое положение. Конечно, эта просьба, предъявленная при такой обстановке, не могла не произвести на меня note 80тяжелого впечатления. Тем не менее я ему ничего определенного не обещал. — Мне трудно вамчто-нибудь обещать, Павел Артемьевич, — сказал я, — так как у меня дело чи­сто коммерческое, вы же с коммерцией совершенно не­знакомы…

Тогда он стал просить не говорить ему окончатель­но "нет", что он не гонится за высокой должностью, пусть будет хоть какая-нибудь, лишь бы уехать загра­ницу и пр. В конце концов, чтобы отделаться от не­го, я обещал ему подумать об его желании и, если у меня по приезде в Ревель окажется что-нибудь подходя­щее для него, уведомить его. Дальнейшее покажет, как в советской России люди, обладающие достаточной эластичностью, умеют преуспевать. Прошло довольно мно­го времени. Занятый навалившимися на меня делами, я совершенно забыл о Юзбашеве, как вдруг получаю телеграмму от Лежавы:

"Ко мне явился Юзбашев, который уверяет, что вы обещали ему место вашего помощника и заместителя и просит командировать его к вам. Сообщите, правда ли это и желаете ли вы его назначения. Лежава".

Дня через два-три я ответил Лежаве, что никаких обещаний не давал Юзбашеву, кроме обещания по­думать, что, мало зная его, не считаю его подходящим не только на должность моего помощника, но и вообще ни на какую бы то ни было должность у меня. Не считая этого дела спешным, я послал свой ответ почтой с курьером. Прошло еще два-три дня и, к моему удив­ленно, появился Юзбашев вместе с женой. Он представил мне удостоверение, в котором стояло, что по моему "требованию" он командирован ко мне в качестве помощника. Пришлось только развести руками….

note 81Я заявил ему, что возмущен его бесцеремонностью и немедленно же откомандирую его и сообщу в центр об его проделке. Он начал молить оставить его при себе хотя бы в качестве писца, что он будет учиться, что он просит из-за своей жены и он по настоящему плакал и утирал грязным платком слезы.

— Да как вы это устроили? — спросил я его.

— После вашего отъезда, не получая от вас известий, я через месяц обратился к Лежаве, сказав ему, что вы обещали подумать о моем назначении. Он меня спросил, "а о каком месте шла речь?" Ну, тут извините, Георгий Александрович, я позволил себе ска­зать что о месте вашего помощника… Простите, не гони­те меня, не разоблачайте, умоляю вас именем моей же­ны… Ведь я буду конченным человеком, если в Москве узнают обо всем этом… суд… тюрьма — рыдал он.

У него был такой жалкий вид, одет он былв рванную солдатскую шинель, все время плакал… Три дня продолжались эти мольбы и слезы… Он натравил на меня еще и Маковецкого человека очень доброго… В конце концов я не выдержал и оставил его у себя. Но я не давал ему никакого назначения.

Иногда я пользовал­ся им, командируя его на приемки, но отнюдь не считал его своим помощником и хотя он впоследствии, как и следовало ожидать, обнаглев, несколько раз приступал с просьбами выдать ему доверенность на право под­писи и пр., я ему очень определенно в этом отказывал.

И вот, Маковецкий напомнил мне об этом бездельнике, болтавшемся без дела в качестве какогото"чиновника особых поручений". Конечно, он совершен­но не подходил к ответственной должности заведующего коммерческим отделом. Но я вообще решил, что note 82эту должность, по существу, буду нести я лично и что формальному заведующему этим отделом я не пре­доставлю никакой ответственной роли, ибо, в сущности, мне нужен был просто регистратор или секретарь, ко­торый мог бы написать по моему указание несложные письма и трафаретные ответы… и быть на побегушках, словом, именно, человека "на затычку". На эту роль Юзбашев годился и я назначил его. Покойный Маковецкий, зная мое отношение к нему, в разговорах со мной называл его "зауряд заведующий"…

Это было начало карьеры Юзбашева. В дальнейшем он, по-видимому, сойдясь с Литвиновым, заменившим меня в Ревеле, был назначен торгпредом в Ригу. Затем я потерял его из вида.

Выше я упомянул, как печально окончилась ревизия Никитина, и что я командировал в Москву главного бухгалтера П. П. Ногина для личного доклада и для энергичного требования настоящей ревизии дел и отчет­ности Гуковского.

Ногин возвратился и сообщил мне, что добился назначения серьезной ревизии и что настоящие ревизоры во главе с членом коллегии Рабоче-Крестьянской Инспекции выезжает на днях.

И действительно, дня через три-четыре приехала ревизионная комиссия, во главе которой стоял член кол­легии Р.-К. Инспекции товарищ Якубов, человек само­стоятельный и вполне честный. Он, первым долгом, отправился к Гуковскому и, после долгой беседы с ним, пришел ко мне страшно возмущенный: он note 83убедился, что все, что ему в Москве рассказывал Ногин, подтвердилось, и даже с лихвой. Он убедился, что Гуковский тщательно старается скрыть какие то концы. Он сам своими глазами увидал, что письменный стол Гуковского набит деньгами в разных валютах, и что Гуковский лично производит валютно- разменные операции, как я выше говорил, по одному ему известному курсу, не ведя по этому делу никакой отчетности. Он убедился что у Гуковского не велось бухгалтерии и что поэтому он не мог дать мне итогов, с которых я мог бы продолжать мою отчетность, почему я и должен был начать ее, так сказать, с нуля.

— Вы знаете, товарищ Соломон, — сказал с сильным восточным акцентом Якубов в крайнем раздражении, — я вам скажу, что Гуковский просто мерзавец и мошенник… Представьте себе, когда я возму­тился, что он позволяет себе продолжать валютные операции, на что с вашим приездом он не имел боль­ше права, и притом вести их по произвольным курсам и не ведя по ним никакой отчетности, он мне ска­зал: "Я, товарищ Якубов, не люблю канцелярщины, а потому и не веду никакой записи и никакой отчетности"… И это говорит он, старый опытный бухгалтер - специалист!…

А когда я ему сказал, что налагаю запрещение на все хранящиеся у него суммы и что он должен их все передать вам, он заявил, что я не имею права да­вать ему приказы… Тогда я, — продолжал искренно воз­мущенный Якубов со своим восточным акцентом, — очень, очень рассердился и сказал ему: "Я иду сейчас к товарищу Соломону и ты сейчас же передашь ему все до последней копейки! Поннымаэшь?!…"

И в тот же день, прибывшие с Якубовым сотруд­ники - ревизоры опустошили ящики стола Гуковского и, note 84пересчитав хранившуюся в них валюту, передали под расписку все деньги мне. Их оказалось, если память мне не изменяет, около восьми миллионов рублей. Затем они вскрыли несгораемый шкап, стоявший в кабинете Иохеля, секретаря Гуковского, извлекая оттуда какие то драгоценности и тоже передали их мне.

Для характеристики того, как обращались с драгоценностями советские сановники, приведу со слов са­мого Гуковского, как он получил пакет с разными драгоценностями. Он были кое-как завернуты в бу­мажки, никакой описи к пакету не было приложено.