Только две эти женщины и ходили в замок: одна приносила нежность и радость, другая помогала дону Педро выжить. Он щедро расплачивался со старухой, не жалея тех грошей, которые ему удалось сохранить, девочке же дарил поцелуи, полные отцовской любви и ласки. Он был почти что счастлив в своем уединении!

В этот раз Марикита опаздывала на двое суток. Старик очень беспокоился. По десять раз на дню выходил на стену по­смотреть, не идет ли она по дороге, а вечерами каждые чет­верть часа спускался по узкой лестнице к задней двери башни. Ему казалось, что его нетерпение должно ускорить появление цыганочки.

Заложив руки за спину и вперив взор в пространство, он часами расхаживал по замку и размышлял: «Отчего она не хо­чет жить со мной? Того, что я привез сюда из своего дворца, хватит нам с лихвой… А как нам было бы хорошо вдвоем! Мы смотрели бы на звезды! Она открыла бы мне древние тайны, ведомые одним цыганам, а я рассказал бы ей о людской неблагодарности, о суетном ничтожестве мира… Но нет! Жизнь для нее – это свобода, солнце, простор… а возможно – и лю­бовь? Здесь же – гробница, где поблекнет рубин ее уст, по­гаснет блеск очей, остынет благородная кровь Красного человека, что течет в ее жилах. Моя клетка мрачна и печальна – не умрет ли в ней моя птичка раньше меня самого? Она силь­на, отважна, чиста; она родилась свободной, как мотылек. Пу­скай же порхает, где ей нравится, – я не имею права замуровать ее в своем склепе. Я мечтаю лишь об одном – чтобы в мой последний час она закрыла мне глаза!»

Раздумья дона Педро де Валедира были прерваны резким стуком в дубовую дверь, которая выходила в долину.

Это, безусловно, была не Марикита. И не старая Кончита. Обе они пользовались только дверью в башне.

Своим обычным ровным шагом дон Педро невозмутимо спустился к двери. Незнакомый дворянин снял шляпу и низко поклонился ему.

– Кому принадлежит этот замок? – спросил пришелец.

– Я владелец сих развалин, сеньор, – отвечал испанец. – И если вам угодно немного передохнуть – здесь вы найдете приют, но стол, не скрою, будет скуден.

Гость и хозяин обменялись взглядами; один глядел открыто и честно, другой испытующе и лукаво.

– Благодарю вас, – сказал незнакомец. – Мне нужно поговорить с вами. Не хотите ли вы продать свое поместье? Я, заплачу за него двойную цену.

– Ни за что, – отвечал хозяин. – Мое старое тело по­добно сим древним камням – и исчезнет вместе с ними: башня обрушится и похоронит мои кости.

– Какая же сумма вас устроит?

– Отвергну любую. Я готов принять вас здесь в качестве гостя, – но и только. С кем, впрочем, имею честь говорить?

– Моя фамилия де Пейроль, я интендант принца Филип­па Гонзага, герцога Мантуанского.

Испанец напряг память.

– Мне известно это имя, – наконец сказал он, – но с тем, кто его носит, я незнаком. Однако ему не подобает жить в столь убогом доме – для чего же он желает приобрести его?

– Не для себя…

– Объяснитесь, сударь.

– Принц намерен поселить здесь на некоторое время двух молодых особ. Одна из них, та, которой он покровительствует, тяжело больна. Ей необходим полный покой и уединение. На постоялом дворе в соседней деревне ничего этого нет, а нам пришлось ее там оставить – так она плоха. Короче говоря, речь идет о жизни девушки!

Дон Педро немного подумал и негромко ответил: – Я здесь один, места же довольно для десятерых. Было бы преступлением не отворить дверь страждущей. Если не­сколько дней отдыха под моим кровом пойдут ей на пользу – привозите ее сюда.

– Благодарю вас, – прошептал Пейроль.

– Но кто же будет сопровождать ее, ухаживать, забо­титься о ее здоровье?

– Я сам, сударь, – и, конечно, врач. Для ухода при ней есть еще компаньонка, а служанку я найму здесь, в округе.

– Для моего убежища, которое никто не посещает, это слишком! В любом ином случае я бы вам решительно отказал. Но раз дело касается больной девушки – я покоряюсь. Сле­дуйте за мной и убедитесь, достойны ли неустроенные покои, которые вы найдете в этом доме, принять ее.

Пейроля поразили манеры высокородного вельможи, и он больше смотрел на хозяина, чем на те несколько комнат, кото­рые показывал ему старик.

Эти помещения содержались в относительном порядке. Их окна выходили на безбрежную равнину. Стены были выбелены известкой, старая мебель скрипела и шаталась, но освещенные солнцем комнаты казались веселыми и светлыми. Все было вымы­то, вычищено, а кое-где даже сохранились следы былой роскоши.

– Превосходно, – сказал Пейроль и вытащил кошелек с золотыми монетами. – Вот плата за жилье. Если вам мало, я готов прибавить.

Старый гранд кротко отстранил кошелек и сказал:

– Вам придется покупать еду и все прочее, что понадо­бится вашим людям. Сам я не смогу вам в этом помочь: я жи­ву здесь затворником.

– Значит, вам тем более не следует отказываться от воз­награждения.

Голос старца посуровел:

– Мне ничего от вас не нужно, сударь; я полагал, что вы поняли это.

Фактотум принца Гонзага развел руками.

– Извольте простить меня, – пробормотал он. – Как ваше имя?

– Вам нет дела до моего имени, сударь, и позвольте мне не называть его. Можете привезти сюда больную, когда вам будет угодно.

– Завтра или послезавтра, – отвечал господин де Пейроль. – Вы можете быть уверены в искренней признательно­сти принца Гонзага. Он не забывает оказанных ему услуг!

– Я оказываю эту услугу вовсе не ему – и давно уже отвык надеяться на людскую признательность.

Пейроль поклонился и вышел. Загадочный хозяин разру­шенного замка сильно заинтриговал его. Но на постоялом дворе ему не удалось удовлетворить своего любопытства: о старике никто ничего не знал.

Мы уже слышали, как Гонзага объявил донье Крус, что отныне она и Аврора будут жить в этих мрачных, искрошив­шихся каменных развалинах, прилепившихся к бесплодной скале у входа в долину.

По правде говоря, принц был сильно недоволен, что владе­лец руин отказался продать свое «поместье». Теперь в иг­ру приходилось включать еще одного человека – незнакомо­го и вдвойне опасного оттого, что он скрывал свое имя и прошлое.

– Он кажется честным человеком, – заметил Пейроль.

– А окажется отпетым негодяем! – воскликнул принц Гонзага. – Да и что ты понимаешь в честных людях? Как ты с таким договоришься? – негодовал Филипп Мантуанский. – Вот если бы он был похож на тебя, ты бы с ним отлично пола­дил!

Как всегда, когда принц был не в духе, он вымещал свое раздражение на верном слуге. Тот лукаво возразил:

– Поладить можно с кем угодно. Особенно с покойни­ком…

Гонзага понимал и принимал такие намеки. Впрочем, искать другое убежище было некогда – да и удастся ли где-нибудь найти столь же надежное укрытие? Кому придет в голову ис­кать здесь Аврору де Невер?

Итак, он отправился в Мадрид, положившись на хитро­умие своего фактотума.

– Следи за ней хорошенько, – приказал он, отъезжая, – а того человека берегись!

– Будьте покойны, монсеньор: скоро дом освободится от лишних жильцов и я стану в нем полным хозяином!

Это означало: дни старца сочтены. Пейроль и не предпола­гал, что ему предстоит столкнуться с той силой, которую одни называют цепью роковых случайностей, другие же – промыс­лом Божиим…

На другой день прибыл медик из Сарагосы – не столько врач, сколько мошенник – и прописал больной кровопускание и клистир.

К этому сводилась вся медицинская практика того времени: человека, который пытался заикнуться о чем-то ином, тут же объявляли шарлатаном. Методы врачевания той эпохи и их ре­зультаты хорошо видны на примере судьбы герцогини Беррийской. Врач Гарю прописал ей свой эликсир, категорически запретив промывать желудок: в этом случае эликсир превра­щался в яд. Ширак, лейб-медик герцогини, не послушался и назначил промывание. Дочь регента умерла двадцати четырех лет от роду. Впрочем, беспутная жизнь все равно вскоре свела бы ее в могилу…

Мадемуазель де Невер была так слаба, что никто не сомне­вался: кровопускание убьет ее. Донья Крус решительно восста­ла против предписаний испанского врача. Да и Пейролю все было ясно.